Накануне вов. Миф добровольного присоединения к ссср западной украины и западной белоруссии В каком году львов присоединили к ссср

По́льский похо́д РККА (17 сентября – 5 октября 1939 года) - военная операция Красной Армии по установлению контроля над восточными регионами Польши: Западной Белоруссией, Западной Украиной и районом Белостока; официальное название – Освободительный поход в Западную Украину и Западную Белоруссию 1939 года .

В результате операции СССР взял под свой контроль восточные районы Польши, в которых большинство населения составляли украинцы и белорусы, а польское население, по разным источникам, составляло от 7 до 40 % . Эти земли находились в составе Польши с 1921 года согласно Рижскому мирному договору, подписанному Советской Россией и Польшей после Советско-польской войны 1919-1921 годов. Пограничная линия 1921 г. проходила значительно восточнее линии Керзона, предлагавшейся Антантой в качестве польско-российской границы и являвшейся фактически границей расселения этнических поляков на западе и украинцев и белорусов на востоке.

После присоединения Западной Украины к УССР и Западной Белоруссии к БССР советское руководство передало часть исторической литовской территории (Вильнюс и Виленский край) Литве , которая по дополнительной договорённости между СССР и Германией вошла в советскую сферу интересов. Германия взамен получила под свой контроль Варшавское и Люблинское воеводства Польши. Эти действия получили в историографии название «обмена территориями» .

Хронологически военная кампания длилась с 17 сентября до полного прекращения сопротивления польских сил в начале октября (называются даты 7 и 12 октября) 1939 года.

Территориальные приобретения СССР в результате раздела Польши были подтверждены послевоенным польским правительством в советско-польском договоре о границе 1945 года. Линия польско-советской границы стала таким образом в основном соответствовать линии Керзона, с отступлениями в ряде районов в пользу польской стороны .

Присоединение Прибалтики (1939-1940) - процесс включения независимых прибалтийских государств - Эстонии, Латвии и Литвы - в состав Советского Союза, осуществлённый после подписания СССР и Германией в августе 1939 года договора о ненападении, зафиксировавшего разграничение сфер интересов этих двух держав в Европе.

Большинство зарубежных историков и политологов, а также некоторые современные российские исследователи характеризуют этот процесс как оккупацию и аннексию независимых государств Советским Союзом, осуществлённую постепенно, в результате ряда военно-дипломатических и экономических шагов и на фоне разворачивающейся в Европе Второй мировой войны. В связи с этим в публицистике иногда используется термин «советская оккупация Прибалтики», отражающий эту точку зрения.

Советские, а также некоторые современные российские историки настаивают на добровольном характере вхождения прибалтийских государств в состав СССР, исходя из того, что оно получило окончательное оформление летом 1940 года на основе решений высших законодательных органов этих стран. При этом не принимаются во внимание нарушения демократических норм при проведении внеочередных парламентских выборов, состоявшихся в одно и то же время во всех трёх государствах в условиях значительного советского военного присутствия. В частности, независимыми исследователями указывается на то, что к участию в выборах не были допущены кандидаты от правых партий. В этих условиях большинство голосов получили представители и сторонники просоветских коммунистических партий, подвергавшихся преследованию со стороны правящих режимов прибалтийских государств и находившихся на нелегальном положении. Таким образом, можно считать, что решения прибалтийских парламентов о вхождении в СССР были предопределены заранее

17 сентября СССР ввёл войска в Польшу, объявив советско-польский договор о ненападении от 25 июля 1932 г. утратившим силу. В тот же день государствам, состоявшим в дипломатических отношениях с СССР (в том числе прибалтийским), была вручена советская нота о том, что «в отношениях с ними СССР будет проводить политику нейтралитета».

Начало войны между соседними государствами породило в Прибалтике опасения оказаться втянутыми в эти события и побудило их объявить о своём нейтралитете.

14 июня 1940 г. советское правительство предъявило ультиматум Литве , а 16 июня - Латвии и Эстонии . В основных чертах смысл ультиматумов совпадал - от этих государств требовалось привести к власти дружественные СССР правительства и допустить на территорию этих стран дополнительные контингенты войск. Условия были приняты. 15 июня советские войска вошли в Литву, а 17 июня - в Эстонию и Латвию.

Литовский президент А. Сметона настаивал на организации сопротивления советским войскам, однако, получив отказ большей части правительства, бежал в Германию , а его латвийский и эстонский коллеги - К. Улманис и К. Пятс - пошли на сотрудничество с новой властью, как и литовский премьер А. Меркис. Во всех трёх странах были сформированы просоветские (хотя на тот момент ещё не коммунистические) правительства во главе, соответственно, с Ю. Палецкисом (Литва ), И. Варесом (Эстония ) и А. Кирхенштейном (Латвия ).

Новые правительства сняли запреты на деятельность коммунистических партий и назначили внеочередные парламентские выборы. Выборы, состоявшиеся 14-15 июля, были, согласно данным некоторых исследователей , фальсифицированы. На выборах во всех трёх государствах победу одержали прокоммунистические Блоки (Союзы) трудового народа - единственные избирательные списки, допущенные к выборам. По официальным данным, в Эстонии явка составила 84,1 %, при этом за Союз трудового народа было отдано 92,8 % голосов , в Литве явка составила 95,51 %, из которых 99,19 % проголосовали за Союз трудового народа , в Латвии явка составила 94,8 %, за Блок трудового народа было отдано 97,8 % голосов .

Вновь избранные парламенты уже 21-22 июля провозгласили создание Эстонской ССР , Латвийской ССР и Литовской ССР и приняли Декларации о вхождении в СССР . 3-6 августа 1940 г., в соответствии с решениями Верховного Совета СССР, эти республики были приняты в состав Советского Союза. Из литовской, латвийской и эстонской армий были сформированы литовский, латвийский и эстонский корпуса. Позднее они будут полностью включены в Красную Армию.

Вхождение прибалтийских государств в состав СССР не было признано США, Ватиканом и рядом других стран. Признавали его de iure социалистические страны, Швеция, Испания, Нидерланды, Австралия, Индия, Иран, Новая Зеландия, Финляндия, de facto - Великобритания и ряд других стран . В изгнании (в США, Великобритании и др.) продолжили деятельность некоторые дипломатические представительства довоенных прибалтийских государств, после Второй мировой войны было создано правительство Эстонии в эмиграции.

После вхождения прибалтийских государств в состав СССР здесь начались социалистические преобразования экономики и репрессии против интеллигенции, духовенства, бывших политических деятелей, офицеров, зажиточных крестьян. В 1941 г., «в связи с наличием в Литовской, Латвийской и Эстонской ССР значительного количества бывших членов различных контрреволюционных националистических партий, бывших полицейских, жандармов, помещиков, фабрикантов, крупных чиновников бывшего государственного аппарата Литвы, Латвии и Эстонии и других лиц, ведущих подрывную антисоветскую работу и используемых иностранными разведками в шпионских целях», были произведены депортации населения. . Значительную часть среди репрессированных составили проживающие в Прибалтике русские, в основном белоэмигранты.

Миф добровольного присоединения к СССР Западной Украины и Западной Белоруссии

Главный миф, связанный с так называемым «освободительным походом» Красной Армии в Западную Украину и Западную Белоруссию в сентябре 1939 года, был предпринят с целью спасти украинцев и белорусов Польши от германской оккупации после поражения польской армии. При этом отрицалось, что советские войска вошли в Польшу во исполнение секретного дополнительного протокола к пакту Молотова - Риббентропа, согласно которому восточные воеводства Польши отходили в советскую сферу интересов. Утверждалось также, что советские войска перешли советско-польскую границу именно 17 сентября потому, что в этот день польское правительство и главное командование армии покинули территорию страны. На самом деле в этот день польское правительство и главнокомандующий маршал Эдвард Рыдз-Смиглы еще находились на польской территории, хотя и покинули Варшаву.

Согласно советскому пропагандистскому мифу, население Западной Украины и Западной Белоруссии в подавляющем большинстве приветствовалои приход Красной Армии и единодушно высказалось за вхождение в состав СССР.

В действительности национальный состав населения присоединенных территорий был таким, что он исключал возможность того, что большинство жителей высказалось бы за вхождение в состав СССР. В 1938 году в Польше, согласно официальной статистике, из 35 млн жителей поляков было 24 млн, украинцев - 5, а белорусов - 1,4 млн. Однако по указанию Сталина «Правда» писала о 8 млн украинцев и 3 млн белорусов в занятых Красной Армией украинских и белорусских воеводствах. Там состоялись выборы в Народные собрания Западной Украины и Западной Белоруссии. Выборы проводились по принципу: один человек на одно место. В депутаты выдвигались только коммунисты и их союзники, а какая-либо агитация против них была запрещена. В октябре 1939 года Народные собрания провозгласили Советскую власть и обратились в Верховный Совет СССР с просьбой о воссоединении с Украиной и Белоруссией, которая в ноябре была удовлетворена.

Проводить плебисцит о присоединении к СССР в Западной Украине и Западной Белоруссии Сталин не стал. Не было никакой уверенности, что большинство населения освобожденных территорий проголосует за вхождение в состав СССР, а явно фальсифицированные итоги его в мире вряд ли бы кто признал. Согласно переписи 1931 года, на территории Западной Украины и Западной Белоруссии проживало 5,6 млн поляков, 4,3 млн украинцев, 1,7 млн белорусов, 1,1 млн евреев, 126 тыс. русских, 87 тыс. немцев и 136 тыс. представителей других национальностей. В Западной Белоруссии поляки преобладали в Белостокском (66,9 %), Виленском (59,7 %) и Новогрудском (52,4 %) воеводствах, белорусы - только в Полесском (69,2 %). В Западной Белоруссии проживало 2,3 млн поляков, 1,7 млн белорусов и 452 тыс. евреев. В западноукраинских воеводствах поляки преобладали в Львовском (57,7 %) и Тарнопольском (49,7 %) воеводствах (в Тарнопольском воеводстве украинцы составляли 45,5 %), украинцы - в Волынском (68,4 %) и Станиславовском (68,9 %). В Западной Украине проживало 3,3 млн поляков, 4,3 млн украинцев и 628 тыс. евреев.

В Западной Украине была популярна нелегальная Организация украинских националистов (ОУН), выступавшая за независимость Украины. Оуновцы боролись против польских властей, в том числе и с использованием террористических методов. Нападали они и на советских представителей. Не менее враждебно, чем к полякам, украинские националисты относились к Советской власти. В Западной Белоруссии отсутствовало сколько-нибудь заметное белорусское национальное движение. Но значительную часть белорусского населения Западной Белоруссии составляли белорусы-католики, которые в культурном и политическом отношении ориентировались на поляков. Да и поляки составляли около половины населения Западной Белоруссии.

Украинское и белорусское население в Польше (в основном крестьяне) боролось за свои национальные права, но присоединяться к СССР не собиралось, наслышанное о терроре и голоде. Да и жили украинцы и белорусы в Польше зажиточнее нищих советских колхозников. Тем не менее вторжение Красной Армии было воспринято спокойно, а евреями, которым грозил геноцид Гитлера, - даже с энтузиазмом. Однако мероприятия Советской власти быстро привели к тому, что в 41-м украинцы и белорусы встречали немцев хлебом-солью, как освободителей от большевиков.

Польский генерал Владислав Андерс привел в мемуарах рассказы жителей Львова о том, как большевики «грабили имущество не только частное, но и государственное», как НКВД проник во все сферы жизни, о толпах беженцев, которые, узнав, каково жить при большевиках, несмотря ни на что, хотят уйти на земли, оккупированные немцами.

Было немало фактов мародерства и самочинных расстрелов со стороны бойцов и командиров Красной Армии.

Никакого серьезного наказания командиры, виновные в самочинных расстрелах, не понесли. Нарком обороны Климент Ворошилов всего лишь объявил им выговор, указав, что в поступках виновных в незаконных действиях не было преднамеренной злой воли, что все это происходило «в обстановке боевых действий и острой классовой и национальной борьбы местного украинского и еврейского населения с бывшими польскими жандармами и офицерами».

Нередко убийства поляков совершались местным украинским и белорусским населением. Секретарь Брестского обкома КП(б)Б. Киселев говорил в апреле 1940 года: «Таких убийств заклятых врагов народа, совершенных в гневе народном в первые дни прихода Красной Армии, было немало. Мы оправдываем их, мы на стороне тех, кто, выйдя из неволи, расправился со своим врагом».

На западноукраинских и западнобелорусских землях еще до 22 июня 1941 года началась массовая насильственная коллективизация. Интеллигенцию обвинили в «буржуазном национализме» и репрессировали. До начала Великой Отечественной войны на территории Западной Украины и Западной Белоруссии было арестовано 108 тыс. человек, преимущественно поляков. Значительная часть их была расстреляна накануне и в первые недели Великой Отечественной войны. Только по приговорам трибуналов и Особого совещания было расстреляно 930 человек. Еще около 6 тыс. заключенных было расстреляно в начале войны при эвакуации тюрем в Западной Украине и более 600 человек - в Западной Белоруссии.

В декабре 1939 года была проведена грабительская денежная реформа. Злотые по счетам и вкладам населения обменивались на рубли по курсу 1:1, но на сумму не более 300 злотых.

Поведение многих представителей новой власти не вызывало симпатий у населения. Так, как отмечалось в партийных документах, в Дрогобычской области «начальник РО НКВД Новострелецкого района Кочетов 7 ноября 1940 года, напившись пьяным, в сельском клубе в присутствии начальника РО милиции Псеха тяжко избил наганом батрака Царица, который в тяжелом положении был доставлен в больницу». В Богородчанском районе Станиславской области коммунист Сыроватский «вызывал крестьян по вопросу налога ночью, угрожал им, понуждал девушек к сожительству». В Обертынском районе этой же области «имелись массовые нарушения революционной законности».

В письме на имя Сталина помощник Ровенского областного прокурора Сергеев отмечал: «Казалось бы, что с освобождением Западной Украины сюда для работы должны были быть направлены лучшие силы страны, кристаллически честные и непоколебимые большевики, а получилось наоборот. В большинстве сюда попали большие и малые проходимцы, от которых постарались избавиться на родине».

Советские кадры, заменившие польскую администрацию, зачастую не могли наладить хозяйство. Один из делегатов волынской областной партконференции в апреле 1940 года возмущался: «Почему при поляках ежедневно поливали улицы, подметали метелками, а сейчас ничего нет?»

В 1939–1940 годах из западных областей Украины и Белоруссии в восточные регионы СССР было депортировано около 280 тыс. поляков, в том числе 78 тыс. беженцев из оккупированных немцами районов Польши. Около 6 тыс. человек умерло в пути. В июне 1941 года, перед самым началом Великой Отечественной войны, с Западной Украины депортировали также 11 тыс. «украинских националистов и контрреволюционеров». С началом Великой Отечественной войны многие уроженцы западных областей Украины и Белоруссии дезертировали из Красной Армии или уклонились от мобилизации.

Вопрос о международно-правовом признании советской аннексии Западной Украины и Западной Белоруссии был окончательно решен Договором о советско-польской государственной границе, который 16 августа 1945 года СССР заключил с прокоммунистическим правительством Польши. Советско-польская граница прошла в основном по линии Керзона, но с возвращением Польше городов Белосток и Пшемысль (Перемышль).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Каждый год, почти с самого рождения, я бываю летом в Беларуси, на даче родственников в Столбцовском районе Минской области. Рядом с дачей проходит административная граница Столбцовского и Дзержинского районов. Однако все эти годы я даже не подозревал, в каком историческом месте дача находится. Узнав, что нынешняя граница районов — это старая (до 1939 года) граница СССР с Польшей, а в этом году прочитав отчёт tomkad об исследовании участка границы на железной дороге вблизи станции Колосово, я решил провести аналогичное исследование.

Для начала — немного истории. Русско-польская граница в этих краях проходила ещё в течение короткого времени в конце XVIII века — между вторым и третьим разделами Речи Посполитой, то есть между 1793 и 1795 годами. Однако она проходила несколько западнее, город Столбцы уже после второго раздела оказался в составе Российской Империи. В 1815 году Польша, как известно, стала автономной частью России (Царство Польское, которое, впрочем, находилось значительно западнее), а вот после Октябрьской революции польский вождь Юзеф Пилсудский решил восстановить Речь Посполитую в границах до первого раздела, однако получилось только до третьего. После советско-польской войны, в 1921 году, между Советской Россией и Польшей был заключён Рижский мирный договор, согласно которому и была проведена та самая граница, следы которой до сих пор сокрыты в лесах. Западная Белоруссия (как и Западная Украина) отошла к Польше. Вот так выглядела карта в период с 1921 по 1939 год:

А вот так это изобразили белорусские националисты:

Таким образом, железнодорожная станция Колосово стала пограничной станцией с польской стороны. С советской стороны пассажиры поездов проходили контроль на станции Негорелое. К слову говоря, курсировали даже поезда Негорелое-Париж и Столбцы-Маньчжурия.

Всех приезжавших в страну победившего социализма с западной стороны встречала вот такая помпезная арка с надписью "Привет трудящимся Запада!", которую, кстати, не мог видеть даже машинист паровоза, не говоря уже о пассажирах. Аналогичная арка была, кстати, на финской границе в Белоострове. Справа от арки стоит деревянная советская погранзастава.

Немецкое военное фото 1941 года:

А это — вид в сторону станции Колосово. Слева от путей — польская погранзастава. Можно увидеть флаг Польши.

А это — собственно граница. Вид на польскую сторону:

А теперь показываю результаты своих изысканий. Немного другой истории. В лесу рядом с Колосово есть окопы времён Великой Отечественной войны.

Всё уже заросло, и деревья сменились. Но войну леса помнят.

Итак, я шёл вдоль железной дороги от станции Колосово в сторону Негорелого по правой (то есть юго-восточной) стороне. Пройдя полтора километра, я обнаружил в лесу руины польской погранзаставы:

Колодец какой-то.

Сейчас это разибтые бетонные руины, а в былые годы здание выглядело вот так (ещё одно фото, помимо представленного выше):

А по другую сторону бывшей границы, у самой железной дороги, сохранился фундамент советской погранзаставы:

Вот так место на фото выше выглядело в 1930-е годы. Фото сделано почти с того же ракурса, разве что с путей. Деревянное здание справа — это и есть советская погранзастава, от которой остались руины.

Ну и наконец собственно сама граница тоже сохранилась. По нынешней границе Столбцовского и Дзержинского районов до сих пор местами проходит просека. Посередине тянется пограничный вал.

Здесь, прямо у железной дороги, просека не сохранилась, — вал идёт по лесу:

Здесь граница прослеживается более чётко:

Наиболее интересной находкой была колючая проволока.

Ещё одно историческое фото. Кстати говоря, контрольно-следовую полосу на границе придумали именно в этих местах и именно в те годы — когда один белорусский крестьянин случайно обнаружил следы на распаханной земле недалеко от границы и доложил об этом пограничникам.

Пожалуй, такие исследования можно назвать археологией в отношении новейшей истории (не знаю, какой бы термин придумать). Эта граница проходила здесь всего семьдесят с небольшим лет назад, и погранзаставы в то время действовали. Большую часть связанных с границей объектов уничтожили, но определённые улики всё равно сохранились, хотя далеко не каждый минчанин, приехавший в этот лес за грибами (а это места, популярные у грибников), вспомнит о том, что именно тут проходила государственная граница, и опознать её остатки. Меняются времена, меняются границы государств. Теперь граница с Польшей проходит намного западнее, но скромное напоминание о второй Польской Республике всё же сохранилось.

P. S. — кстати, можно попробовать поискать подобные вещи на старой советско-финской границе под Питером.

Борис Бабин из Северного Казахстана – пограничник 17 КПО

Первоначально Борис Бабин в моих списках по защитникам Брестской крепости числился непосредственно там. Много позже я узнала, что он был пограничником. Сейчас он в категории участников боев районе г. Брест.

В 2011 году в архиве Мемориального комплекса «Брестская крепость – Герой» (МК БКГ) я познакомилась с его личным делом №27 в фондах 17 (Краснознаменный пограничный отряд), увидела его фотографии довоенных и послевоенных лет. И уже в ноябре 2017 года познакомилась с архивом 17 КПО. Так сложился портрет пограничника тех далеких времен из Казахстана.

Бабин Борис Иванович, 1918 г.р., Петропавловск Северо-Казахстанской области, русский, призван 1939 г. Петропавловским ГВК, 7 классов, ж/д школа ФЗУ, инструктор слесарного дела.

В июне 1941 г. – командир пулеметного расчета, мл. сержант Борис Бабин имел значки: Отличник РККА, Ворошиловский стрелок, ГТО I и II ст., окончил полковую школу в г. Гродно.

На 22.06.1941 г. Б. И. Бабин – младший сержант, командир пулеметного расчета 8 погранзаставы (переведен за две недели до войны с 6-й заставы).

С началом войны участвовал в бою на заставе. Участник приграничных боев. С заставы отходил на восток, недалеко от Ивацевич был ранен, 28 июня 1941 г. пленен. В плену находился до 1945 г. После освобождения воевал в составе 314 Северо-Кавказской стрелковой дивизии. В апреле 1945 г. тяжело ранен.

Награжден орденом Славы III ст. (1945 г.), медалями.

После войны жил и работал в г. Петропавловск (Казахстан).

Борис Бабин пишет Бобренку С.Т., служившему в те годы в 3 резервной пограничной заставе, свои воспоминания по службе на заставе № 6.

Добрый день, Сережа!

… Сережа, попытаюсь вспомнить о службе на заставе №6 «Шумаки», где служил продолжительное время и только за две недели до войны переведен на заставу «Дубровка» №8.

Застава называлась по имени приграничной деревни Шумаки. Застава принадлежала к комендатуре в дер. Мотыкалы. На участке заставы было 2 порожних болотистых участка. Здание заставы типовое двухэтажное, во дворе столовая, прачечная, вольер для собак и конюшня. Место, где стояла застава, на возвышенности, на пригорке. Природа в этом месте роскошна, жимолость, дубки и другие лиственные деревья.

Весна 1941 года была дружная. Буг, в летнее время безобидная речонка, разлился в этом памятном году очень сильно. Весь участок нашей заставы оказался затопленными кое-где в низинах с бешеным течением и водоворотами. Наша застава оказалась на островке, отрезанном от всего мира. Связь была только лодками да телефоном. Начальство, командиры, видимо, все это предусмотрело, у нас на этот случай было 6 лодок резиновых и 4 деревянные и, кроме того, были резиновые костюмы с пробковым поясом с раструбами на ногах, очень удобные для несения такой необычной службы в воде. И так мы перешли на плавательное положение.

Начальником заставы №6 был лейтенант ГЕРАСИМОВСКИЙ, в прошлом учитель. С ним находилась его жена с грудным ребенком. Несмотря на то, что она – жена начальника заставы, мы ее называли Марийка, да и сам начальник заставы велел так ее называть. Политруком заставы был мл. политрук ШУЛЬГИН. У него также была жена с грудным ребенком, приехавшая из гор. Свердловска, она была учительница. Зам. нач. заставы не помню.

Коллектив заставы жил дружной сплоченной семьей. Я на заставе служил командиром ст. пулеметного расчета. В моем отделении запомнились бойцы-пограничники РЫБНЫЙ, ПОРХАЧЕВ, НЕЧАЕВ, ДОРОШЕНКО и др. Другого пулеметного расчета был командир сержант III-го [года] службы ШАТОХИН, бывший сельский учитель. Командир стрелкового отделения был мой соученик по полковой школе КАРПОВ Семен, из Краснодара. Был также прославленный в отряде инструктор ст. сержант МАЗУРИН, москвич, с собакой медалисткой Джульбарс.

Весна 1941 года запомнилась по числу нарушителей границы, их было очень много. Врезался в память такой случай. Несли мы службу дозором, в самый сильный разлив Буга, снаряжены были в костюмы, о которых говорил выше. В районе 155 п/столба по направлению к нам в тыл проходило высохшее русло речки, в это же время в ней бешено мчалась вода течением к нам в тыл. Ночь была темная, с дождичком. Мы основательно продрогли, да и время было нам сниматься и самостоятельно возвратиться на заставу. В месте, где мы остановились передохнуть, взявшись за ветви кустарника, ноги доставали до земли, и течение не было таким быстрым.

Вдруг нас привлек посторонний на наш слух звук, как будто наполнявший бутылку, и звук все ближе и ближе. Пригнувшись, мы заметили слабое свечение в воде и что-то полукруглое, гладкое, выступавшее среди мчащихся стволов дерева, веток и т.д. Поравнявшись с нами, это тело вдруг приостановилось, видимо, запуталось за корни или еще что-то. Нам сразу стало ясно, что это что-то не то.

С трудом подойдя к барахтавшемуся, я ткнул легонько штыком и почувствовал что-то мягко-упругое и почувствовал, что пропорол какую-то шкуру, еще толком не разобравшись, что это. Да и стоять против течения было трудно, держась за ветки, чтобы не унесло. Вдруг, «это что-то» встало на ноги, и у нас по спине пошел холодок. Перед нами стояло чудовище с остроконечной головой, и, что самое жуткое, огромные глаза светились зеленоватым светом. Машинально мы, преодолевая страх, подвинулись с винтовками на перевес к этому чудовищу. Но страх мгновенно растаял, когда огромными пальцами «что-то это» сняло с себя остроконечный шлем с очками-глазами. И перед нами появилась маленькая взлохмаченная голова человека. Когда этого нарушителя мы приволокли в полном смысле этого слова на заставу, то от смеха не могли удержаться. Перед нами стоял маленький тщедушный человек лет 45. Устрашивший нас костюм с благородным прибором, валялся у ног этого человека. Костюм был изготовлен добротно. Кроме того, это оказался очень крупный диверсант. У него были изъяты ампулы с какой-то очень заразной болезнью. Был он вооружен пистолетом «Вальтер», имел крупную сумму советских денег. Планы его были, пользуясь сильным течением по руслу реки, идущей в наш тыл, незаметно под водой добраться на нашу сторону. Очки же его шлема были натерты фосфором, что нас не на шутку напугало. Мы с напарником получили за это задержание денежное вознаграждение и благодарность.

Примерно к концу мая вода начала спадать, службу стало нести полегче. Но потом через день было усиление границы, то требовала обстановка, так как не проходило ни одной ночи, чтобы не было задержания с виду невинных евреев, беженцев, но большей частью под этой личностью скрывались матерые нарушители. На наших флангах распустились яблони, жасмины, жимолость, одуряющее пахло в секрете, невыносимо тянуло ко сну. Но спасали комары, тучей вившиеся с зудом над нами, не было от них спасения и на самой заставе, залетали в окна и с противным звуком жалили нас. Что еще хорошее, так это соловьиное пение с вечера и до утра. Несмотря на все трудности, считаю, что участок нашей заставы был на прочном замке, убежден и по сей день.

Но, примерно, за три недели до войны – я еще служил на заставе «Шумаки» – появились странные приказы. Например, появляющиеся над нашей территорией самолеты сопредельного государства, не обстреливать… И вот над нашим участком заставы все время кружился немецкий самолет-корректировщик. Кроме того, появилось изменение устава пограничной службы. Раньше было, если видишь вооруженного нарушителя границы, то можешь применять против него свое личное оружие. Теперь же «задерживать, рискуя собственной жизнью». Кроме того, когда наряд проходит по поверке погранстолбов-погранзнаков, и, если на сопредельной стороне видишь пограничника-немца, обязаны друг друга приветствовать. Тут же немцы явно поворачивались станом, демонстративно не желая приветствовать нас. А это уже был бы конфликт. Затем, по нашим наблюдениям за сопредельной стороной было замечено много странного: появились военные в касках, тогда как ни на одной из границ никто не носит касок. Эти военные уже открыто вели наблюдение за нашей стороной. Кроме того, около немецкой Вахцуги появилось два орудия, направленные на нашу сторону. И, кроме всего этого, на сопредельной стороне нами просматривалось Тереспольское шоссе, но в это время в течение одного дня оно было замаскировано маскировочной сетью, и мы только догадывались об интенсивном на нем движении, что ранее не наблюдалось.

На нашей заставе лихорадочно стали вместо занятий производить фортификационные работы, была сделана система круговой обороны. В это время на нашей заставе появилось новое оружие – автомат в единственном числе у начальника заставы, и, собственно говоря, для него совершенно лишний.

Несмотря на усиление границы, тяжелые условия пограничной службы, в свободное время мы находили время попеть, поплясать, у нас был замечательный хор, которым руководил пограничник моего расчета КУШНАРЕНКО, и гордостью хора [был] подголосок РЫБНЫЙ. Кроме того, был на нашей заставе баян, патефон, и что еще главное, приехала на каникулы сестра зам. нач. заставы, студентка одного из Киевских институтов. Каждый из нас старался быть подтянутым щеголем перед ней. Особенно мы – младшие командиры. Но она была одинаково приветлива со всеми, хотя каждый из нас считал, что именно он должен покорить ее сердце.

Так вот и протекала наша замечательная пограничная служба. И, несмотря на все трудности, я и по сей день вспоминаю как о самой счастливой поре моей жизни. И вспоминая, перебирая в памяти, я ясно представляю каждый кустик, каждое деревце на родной заставе.

Кажется, что с удовольствием бы и сейчас, несмотря на все, стал бы служить в пограничных войсках по охране нашей Родины. И с удовольствием бы побывал в тех местах. Сходил бы в наряд хотя бы по поверке контрольно-вспаханной полосы. Но, увы, это уже невозможно. Недавно был на комиссии в военкомате и меня признали «годен к нестроевой службе». Подвела контузия, осколки в области легких, порок сердца, плохо видит глаз правый. Так что вояка с меня плохой.

С пограничным верно большим приветом, Борис .

Добрый день, дорогой Сергей!

… Сейчас попытаюсь описать накоротке о службе на заставе №8 «Дубровка». Прибыл я на заставу за две недели до войны. Застава располагалась в одноэтажном каменном здании. Во дворе, как обычно на заставах, конюшни, вольер для собак, спортивные снаряды и т.п.

Еще служа на заставе «Шумаки», были проработаны следующие странные приказы: появляющиеся самолеты с сопредельного государства не обстреливать. Далее, когда, идя по проверке погранзнаков, немцы должны приветствовать нас, а мы их. Теперь же немцы демонстративно отвертывались.

И вот, прибыв на заставу «Дубровка», сразу же пришлось включиться в работу по укреплению круговой обороны на заставе. Кроме того, охрану несли усиленно, так что ознакомиться с личным составом не только заставы, но и своего отделения было трудно. Пограничные сутки, ты сам знаешь, трудны, особенно во время усиления. В субботу я получил письмо из дому на новый адрес. В субботу же на боевом расчете было сказано: обстановка на нашем участке, «возможна переброска нескольких нарушителей в районе таком-то и таком-то». Как будто все по-старому, как на усилении. Я в составе командирского секрета из старшины и нас двоих младших сержантов, был послан «слухачами» пробраться скрытно к самому берегу Буга и слушать, о слышанном доложить. Получив боевую задачу, мы выступили в наряд. Несли службу, бдительно вслушиваясь в ночную тишь. На сопредельной стороне было необычно: слышались шум моторов, без огней, заливистый лай собак, иногда тьму просвечивали танки, лучики карманных фонарей. Так же слышалась брань по-немецки, но приглушенными голосами. Но нам в тихой ночи и по воде слышно было как из репродуктора. Благополучно снявшись от полчаса третьего, отправились с секрета, так как зарница звезда стала подниматься над горизонтом, да и стало помаленьку светать. Кроме того, у старшины были часы.

Прибыв на заставу, разрядив оружие, доложив начальнику заставы о слышанном, почистили оружие, еще выпили чаю и поели гречневой каши, накануне выдали сахар. Мы легли отдыхать, уже совсем светало.

Только сомкнув глаза и как бы провалившись в первом сне, вздрогнули от ужасного грохота, соскочили с кроватей и одновременно с этим услышали сначала «в ружье!», а затем «к бою!». Команду подавал дежурный по заставе, ефрейтор. Выбегая в полном боевом, бросилось то, что он докладывал начальнику заставы о том, что связь нарушена с комендатурой и отрядом.

Выбежав из дверей заставы, нашим глазам сразу открылось страшное зрелище: первым, видимо, снарядом была разрушена конюшня, и наши кони, некоторые раненые, кричали страшными криками. Я никогда не думал, что лошадь может так кричать. Одна лошадь носилась по двору с разорванным брюхом, за ней по земле волочились внутренности.

Мы быстро заняли оборону. Я со своим отделением, установив пулемет станковый на зенитный лафет, приготовили ленты для ведения огня по воздушным целям. В это время снаряд угодил в нашу заставу, особенно сильно не причинил ей вреда, но по крикам выбежавшего окровавленного ефрейтора выяснилось, что там погибли жена начальника заставы с ребенком и жена политрука.

В это время появился так называемый «горбач» – самолет, и, кружа над нашей заставой, начал кидать бомбы. Мы стали вести огонь по самолету, но сразу попасть не могли, и он летал совсем низко, даже видно летчика, пытался кинуть к нам в окоп бомбу. Это ему, наконец, удалось, бомба попала в ход сообщения, где находились подносчики патронов, и нас также завалило землей. Я почувствовал, что кто-то меня тянет за ноги. Когда меня вытащили, и я отряхнулся от песка, то мне первым долгом бросилось в глаза, что на моей винтовке, стоявшей в окопе, штык был почти связан узлом от взрыва. Далее, по ходу сообщения лежал первый тяжелораненый подносчик патронов, ему оторвало ноги, почти по живот. И что самое страшное – это слышать стон первого раненого, и при том безнадежно просившего, чтоб его пристрелили. Кое-как ему оказали первую помощь.

Тут снова появился проклятый «горбач». И вот наводчик сумел-таки поразить этот самолет, который, задымив, как-то боком стал падать на свою сторону.

В это время начальник заставы дал команду получить боеприпасы, находившиеся в одном из крепостных бастионов. Мы вооружились почти до зубов.

Явился запыхавшийся наряд с участка и доложил, что на берегу Буга наводят по течению мосты и концентрируется много вражеской пехоты. Только успели доложить, как на нас обрушился шквальный огонь из всех видов орудий и минометов. Кроме того, налетела пятерка истребителей, которая заход за заходом начала, пикируя с визгом, бомбить и расстреливать нас из пулеметов.

В это время начальник заставы дал команду к отступлению ходом сообщения в тыл, концентрируясь в определенном месте. Собралось нас около 15 человек во главе с начальником заставы и ст. сержантом РЯБОВЫМ.

Отступая, наблюдали такую картину. РККовцы – это на нашем пограничном языке значило пехота, выпрашивали у нас патроны, так как у них было всего по три патрона. Безобразие!

В ходе отступления мы были, видимо, уже последними, так как уже впереди нас часто оказывались немцы. Часто приходилось вступать в бой. В одной из перестрелок начальника заставы ранило в ногу, команду принял ст. сержант РЯБОВ. Но нас уже было человек семь, остальные или погибли, или остались ранеными у крестьян-белорусов. Так мы пробирались, минуя город Картуз-Березу, и около местечка Ивацевичи меня ранило и я остался у одного из жителей, портного, и на третий день попал в плен, без костылей, без перевязки, ползком. Ну, что было далее, напишу в другом письме.

Крепко обнимаю и желаю всего хорошего. Борис .

В справочной карточке как участника приграничных боев 1941 г. Борис Бабин пишет:

— Последнего дня не помню. Был контужен на заставе – зарыт взрывом в землю. Откопали, плохо соображал. Отходили человек 5-10 под командой ст. сержанта Рябова. Во время отхода охотились на мотоциклистов, ставили ловушки: протягивали тонкую проволоку по пути, подбирали трофейные автоматы, пленных уничтожали. Помню город Картуз-Береза. 24 июня близ местечка Ивацевичи меня ранили с мотоцикла в ногу. Местные жители оказали первую помощь. Приютили около центрального шоссе, у окна с видом на шоссе. Там же, в пивнице-подполье, зарыл комсомольский билет и значок ГТО. Припоминаю семью, мужа и жену, и подростков девушек, которые были портнихи. Наблюдал за «церемониальным» маршем проходящих войск. Скрывался у них до 28-го. Затем вышел приказ немцев о выдаче советских бойцов, и чтобы не подводить хозяев, вышел сам с костылями. Немцы выбили костыли из рук и раскололи, увезен грузовиком в лагерь Бяло-Подляска №307. В плену передвигался ползком.

В 307 лагере пытались бежать под колючую проволоку группой в 6 человек. Но обстреляны с вышки, освещены прожектором. Двоих из нашей группы убили. Мы отошли в лагерь с мл. сержантом Карповым и сержантом Литвиновым с 5 заставы.

В Гамбурге (близ города) лагерь 310 шталаг. Бежали группой 10 человек. Бродили по «культурным лесам» около 10 дней. Но никто из группы не знал немецкого языка и обычаев. Были пойманы Гитлер-юнгенд с собаками (молодежная организация.) Немецкие мальцы, пленив нас, издевались и возвратили в лагерь, где нас поместили в штраф-цуг, на открытую площадку, без шинелей – отобрали, у кого были. Затем были отправлены в Бухенвальд флюг-пунктами (с мишенью на сердце, на гимнастерке) .

Уважаемая Татьяна Михайловна!

… Неплохо, Татьяна Михайловна, если Вы напишите в г. Владимир, Карпову Семену Семеновичу.

Это младший сержант 6 заставы «Шумаки» 17 Краснозн. п/о. Я с ним служил до 8 заставы на 6-й. Вместе несли службу, вместе были в полковой школе в Гродно. Он так же попал в первые недели в плен, где мы и встретились, обогревали друг друга собственным теплом в лагерях 307 и 310 в Гамбурге и Бяло-Подляске. Поддерживали духовно-морально друг друга. Вместе нас привезли и в Бухенвальд, только поместили в разных блоках, он – в 1, я – в 25. Ему немного повезло, он стал штубединстом – уборщиком – в 1 блоке, а это уже спасение от вылета «нах люфт». Расстался я с ним и еще одним пограничником с 5 заставы 17 п/о Литвиновым, и в 1942 в апреле меня с группой военнопленных и гертлингов направили в Польшу на постройку лагеря «Майданек», который был дальним филиалом Бухенвальда. Карпов же остался и выжил до конца войны (Литвинов умер в 1943), участвовал в подпольном сопротивлении – был ком. взвода. Он очень много вам может сообщить о героизме пограничников. Я его нашел через адресное бюро Краснодара, где проживает его мать.

Далее хочется отметить героический поступок моего земляка Рашита Хабибулина, татарин по национальности, мл. серж. 10 или 11 заставы 17 п/о. Он организовал оригинальный побег из лагеря Бяла-Подляска, на «ура», на ворота-браму, что и с успехом удалось многим сотням военнопленных. Но не удалось только Рашиту, который умер с разорванным животом у меня на коленях (сам я ползал на четвереньках, была ранена нога). Минус мне цена, но не хватает духа пойти к его родным и рассказать о его бессмертном подвиге. Но не могу. Как подумаю, так у меня ярко в глазах все это возникает, и подкатывает клубок к горлу. Даже пишу эти строки и волнуюсь.

Высылаю Вам, Татьяна Михайловна, фотографии довоенных лет, после окончания полковой школы, и в настоящее время.

С уважением к Вам, Б. Бабин .

Уважаемая Татьяна Михайловна!

Посылаю свои воспоминания небольшого этапа в те мрачные годы.

К моему огорчению, у меня не осталось снимка групповой скульптурной группы Фивейского «Сильнее смерти» послать вам. Но я почти уверен, Вы ее видели.

С уважением, Б. Бабин .

СИЛЬНЕЕ СМЕРТИ

Однажды, перелистывая журнал «Огонек», меня поразила своей правдивостью скульптурная группа Ф. Фивейского «Сильнее смерти».

Прошло более 15 лет, многое уже забылось – страшное, пережитое в фашистском плену. Кажется плохим сном, но все-таки иногда «прорывается», хочется рассказать, хочется, чтобы слушали, верили и боролись всеми силами, чтобы этого не повторилось, не повторился ужасный период фашизма. Не повторились лагеря смерти Дахау, Бухенвальды, Майданеки, Саксенгаузены и Оринкенбаумы. Чтобы не дали вновь в руки нашим бывшим палачам плети и оружие, а они этого ждут, находясь под крылышком у американцев.

Эльза Кох из Бухенвальда, которая коллекционировала изделия из человеческой кожи. Зоммер из Бухенвальда, который убил около 700 человек советских военнопленных молотком ударом в затылок, который не ложился спать, пока собственными руками не задушит заключенного и положит под кровать. Этот Зоммер получал пенсию от своих западных хозяев, якобы за «военные» заслуги.

И хочется иногда рассказать, как боролись и героически умирали наши дорогие товарищи, им нет ни памятников, неизвестны родным их могилы. Многие погибли в неравной борьбе за колючей проволокой и о них не знают. Но любовь к Родине и о том, что он – русский, были своего рода отмеченными среди заключенных других национальностей, бывших в гитлеровской мясорубке в эти страшные годы.

Я хочу рассказать о совершенно будничном героизме советских людей. Почему я называю будничным, так как такие случаи совершались очень часто.

Это было в 1943 году в Кракове в штраф-тюрьме «Мантелюпих», охраняемой гестапо. Один из жутких застенков фашизма.

Находилось нас в большой камере около 60 человек. Были тут французы, чехи, датчане, голландцы, немцы-дезертиры, украинцы, галичане, шланзаки, поляки, русские вроде нас – бежавшие из плена и пойманные.

Однажды утром после команды «ауштеен», «кибль» и «пуцен штунде» к нам в камеру втолкнули трех, окованных в протянутых ладонях проволокой русских ребят, одетых в защитные комбинезоны.

После того, как их освободили, причинив им сильную боль от проволоки и ушли охранники, мы их стали с любопытством рассматривать. Двое из них наверняка были братьями – оба русоволосые, младшему было на вид лет 15-16, старшему было около 20, выше на голову своего брата, шире в плечах, из расстегнутого верхнего комбинезона виднелась тельняшка. Третий был низкорослый крепыш, также лет 20-21, со вздернутым носом и с веселыми искристыми глазами. Глядя на свои покалеченные руки (у него пострадали обе руки, так как он был посредине), он с иронией, широко улыбаясь, говорил: «Ну и прием!»

По неписаному закону застенка «Мантелюпиха» узники говорили о чем угодно, но только не о причине ареста, так как была возможность провокации. Так и на этот раз новеньких окружили заботой, кто давал пол пайки хлеба, чудом оставшейся, кое-кто советовал сделать примочку к пораненным рукам по его рецепту, другой же просто с участием в глазах смотрел на новеньких. Но, несмотря на то, что речи не было откуда они, кто и зачем, за что попали эти три русских парня в Мантелюпих и почему так жестоко они были скованы, ясно для всех, что это – десантники. И мы все, находившиеся в этой камере, с участием думали, что этим ребятам будет несладко.

Двое из них были действительно братьями, родом из Херсона, третий – сибиряк из Омска. Младшего брата звали Валерий, как назвал его старший брат Степан «Валерка». Относился Степан с такой нежной заботливостью к своему «Валерке», часто они, уединившись, сидели вдвоем в углу камеры, о чем-то горячо разговаривали. Было заметно, что Валерий в чем-то оправдывается. Третий же, сибиряк по имени Анатолий, был подвижный, энергичный паренек с большой изобретательностью. Сразу же подружился с французом Жаком, дезертиром из Французского легиона.

Прошел скудный обед, затем 10-минутная прогулка во дворе. Настал и ужин. После ужина начали укладываться спать. Перед сном поляки затянули тихим голосом вечернюю молитву, звуки которой просто-напросто нас изводили. Но, дождавшись конца их песнопений, мы – русские, поляки, украинцы и один чех – начали разговор, который в конце концов дошел до того, что каждый начал хвалить свою родину. Инициатива в разговоре перешла к украинцу из СС-дивизии «Галичина» Остапу Ярошу /националисту/, сидевшему в Мантелюпихе за связь с еврейкой. Он начал похваляться о своих подвигах по ликвидации еврейского гетто в Варшаве, затем начал говорить о том, что Украина была отдельным государством, «самостоятельной Украиной». На что Степан, все время молчавший, спокойно ответил, что то, о чем говорит этот горе-украинец, никогда не было. И с жаром сказал, что Украина была и будет советской.

Галичанин, рассвирепев, бросился было на Степана с кулаками, но Валерка подставил ему ногу и Остап растянулся на полу, больно при этом задев латыша, который под одобрение ему добавил тумака. Оправившись от возбуждения, мы, наконец, последовали примеру остальных обитателей камеры, уснули.

Проснувшись ночью, при свете луны я увидел сидящего у стены Степана. Одну израненную руку положив на кудрявую голову Валерки, он вполголоса напевал в тишине камеры:

Как-то раз пришли к ней партизаны

И сказали, что расстрелян я.

Заварила крепкий чай старушка,

Только пить его никто не стал.

И сама, накинувши платочек,

Панихиду отслужить пошла.

Видимо, я задремал снова, как очнувшись, видел также сидевшего Степана, но певшего уже:

Ты, помнишь, меня провожала,

Когда уходил я на фронт…

Начинало светать, серые сумерки все яснее и яснее светлели. Я окликнул Степана, спросив, почему не спишь. Он ответил невпопад: «Валерку жалко». Сам тихо поглаживая кудрявую голову брата.

Скоро послышалось звяканье ключей в замке, и в открытую дверь грубо прорычал унтер-шарф-фюрер СД – «ауштеен», «кибль» и «пуцен штунде».

После уборки дали 1,5 литра мутной жидкости, именуемой «кавой», и грамм по 100 хлеба-суррогата с опилками. Спустя минут 30-40 после завтрака вызвали, указав пальцем на Степана. Он, пошлепав встревоженного Валерку по плечу, твердой походкой вышел. Вся камера с тревогой ожидала его возвращения.

Возвратился или, вернее всего, с силой втолкнули в камеру. Узнать было его трудно: опаленная с ожогами голова, выбиты зубы, кровоточащие десна вместо зубов. Одно ухо надорвано, и с ободранными ногтями на обеих руках. Руки он нес впереди, как слепой.

После этого взяли Валерия и Анатолия. Валерка, прежде чем уходить, подошел к брату, осторожно обнял его, глянув в глаза. Вслед ему Степан проговорил изменившимся голосом: «Держись, ты же комсомолец». На что Валерка ответил: «Будь спокоен, браток». И сколько было твердости, упорства и силы в этой короткой фразе, что мы уже видели, что Валерка как бы преобразился на наших глазах. И их увел все этот же, цинично улыбающийся, унтер-шарф.

Прошло долгих два часа. Степан же все ходил по камере, держа впереди себя руки, с которых капала кровь. Наконец, загремели ключи, открылась дверь. Степан бросился к своему брату Валерке, который втолкнут был первым. За ним, шатаясь, шел Анатолий. Так же, как и у Степана, у Валерки голова была в сильных ожогах, волдырями от излюбленной пытки гестаповцев «стричь» паяльной лампой. Лицо его было сплошной синяк, суставы пальцев опухшие. Также избит был и Анатолий, но он, несмотря на все, держался бодро.

Степан с беспокойством спросил Валерку, ну как? На что хриплым голосом тот ответил: «Будь спокоен, браток». Степан искалеченной рукой обнял Валерку с нежностью, привлек к себе. Но тут вновь загремели связками ключей, открылась дверь, послышалось «ахтунг», и на пороге появился комендант тюрьмы СД унтерштурмфюрер. Он был багровым от злости, с плетью в руке. Все заключенные камеры замерли. Он же, указывая с порога, прорычал: «Драй бандитен партизанен раусь». Все трое, качаясь, вышли, дверь захлопнулась.

Весь день в камере была угнетающая тишина, как будто что-то не хватало, как будто эти трое, пробывшие всего один день молодые ребята, были с нами очень долго. Настала ночь, душная, предгрозовая. В окно было видно, как то и дело луну закрывали рваные облака. Но грозы все-таки в эту ночь не было. Чуть стало сереть утро, как стало видно, что многие не спят, лежат на полу с открытыми глазами. На верхнем этаже слышались топот, хлопанье дверей камер. Стало слышно, что с 2 и 3 этажей сгоняют во двор. Дошла очередь и до нас. Вывели во двор, построили нас, всю тюрьму, плотно рядами. Поставив, окружили плотной массой автоматчиков, с направленным на нас оружием.

Стало совсем светло. В это время во двор вошел отряд из войск «СС» под командой коменданта тюрьмы, который был при шпаге, в каске, с орденами, в белых перчатках. Откуда-то появился католический ксендз и, видимо, врач в белом халате. Подалась опять команда «ахтунг», забил тревожной дробью барабан впереди стоявшего в строю барабанщика и из тюремных дверей под конвоем 4 солдат «СС» вышла группа из 3-х человек. Мы с трудом их узнали, наших 3-х товарищей по камере.

Когда их поставили у стены, в середине стоял Степан в изодранной тельняшке. Сквозь дыры видно было истерзанное тело, обе ключицы у него были перебиты, плечи опустились, руки свисали ниже колен и болтались, как плети. У Валерки, который стоял, прислонившись к брату, были выбиты глаза. На месте одного была страшная рана, яблоко другого глаза висело на жилке. Одежда также была изорвана в клочья. У Анатолия были отрезаны уши, из которых сочилась кровь, на месте носа была сплошная рана, он с ненавистью смотрел на коменданта тюрьмы. Руки у него выше локтей были связаны электропроводом, до такой степени затянутые, что было видно, как протекала кровь.

Между тем, комендант подал команду солдатам, которые стояли от обреченных шагах в 5. Подошел ксендз с крестом. Но Анатолий, топнув ногой, с ненавистью посмотрел на него, и ксендз, махнув рукой, отошел. Комендант, картинно отбежав, придерживая рукой шпагу на боку, вынул из кармана белоснежный платок, начал выкрикивать команду «дес гевер ибер» – «винтовки наизготовку». Но в это время, когда были подняты винтовки наизготовку, наши трое двинулись прямо на солдат. Валерка, держась за брата, повернул невидящее лицо прямо на коменданта. Комендант видимо растерялся, но овладел собой, истошно завопил, махая белым платком, «фойер» и почти в упор раздался залп, и наши товарищи упали почти к ногам солдат. Комендант в это время выхватил парабеллум и уже в мертвых выстрелил каждому в голову.

В толпе поднялось волнение, гул сдержанных голосов. В это время солдаты, которые расстреливали, присоединились к нашей охране, послышался голос коменданта «раус» и нас начали разводить по камерам.

Так вот, глядя на эту группу скульптурную, мне ярко вспомнился этот случай в фашистской неволе .

Из наградного листа на Бабина Бориса Ивановича, сержанта, командира расчета 1-й пульроты 1074 стрелкового Выборгского полка 314 стрелковой Кингисеппской дивизии, ранен 30.06. 1941, 21.03.1945.

19.3.45. в бою за населенный пункт Вальцен, прикрывая огнем своего пулемета стрелковую роту, Бабин уничтожил свыше 10 немецких солдат и офицеров, сосредоточившихся на окраине населенного пункта для контратаки, тем самым обеспечил продвижение стрелковой роте. За образцовое выполнение заданий командования с проявлением мужества и отваги достоин награждения орленом «Славы 3-й степени».

Командир 1074 стрелкового Выборгского полка подполковник Тарасов, 24.3.45 г.

Письмо из музея Брестской крепости Б.И. Бабину

Уважаемый Борис Иванович!

Вчера в Военторг поступили книги С. Бобренка «Слово о товарищах». Издание Воениздата, Москва. Прислали ли Вам эту книгу? Там есть и о Вас… Пишите нам.

Как у Вас со здоровьем? М. б., похлопотать о путевке через профсоюзную организацию? Сообщите, кому писать.

С уважением, Татьяна Михайловна.

Выражаю благодарность Мемориальному комплексу «Брестская крепость – Герой»

Литература:

1. МК БКГ, ф. 17 КПО, д.27. Письмо Бабина Б. И. к Бобренку С. Т. от 19.1.1957 г.
2. МК БКГ, ф. 17 КПО, д.27. Письмо Бабина Б. И. к Бобренку С. Т. от 18.2.1957 г.
3. МК БКГ, ф. 17 КПО, д.27, Справочная карточка как участника приграничных боев 1941 г. Бабин Борис Иванович
4. МК БКГ, ф. 17 КПО, д.27. Письмо Бабина Б. И. в музей от 3.5.1961 г.
5. МК БКГ, ф. 17 КПО, д.27. Письмо Бабина Б. И. в музей от 6.5. 1961 г.
6. МК БКГ, ф. 17 КПО, д.27. Воспоминания Бабина Б.И. «Сильнее смерти»
7. Наградной лист на Бабина Б.И., сержанта, командира расчета 1-й пульроты 1074 стрелкового Выборгского полка 314 стрелковой Кингисеппской дивизии, 24.3.45 г.
8. МК БКГ, ф. 17 КПО, д.27. Письмо музея к Бабину 18 ноября 1961 г.

• Фото:

1940 г., полковая школа в Гродно. На 22.06.41 г. все они были на 8 заставе

1. Бабин Б.И.
2. Волков Вл.
3. Морозов
4. Рябов

• фото :

Бабин Б. И., 1941 г.

• фото:

1.1. Обстановка на западной границе СССР и в приграничных районах в июне 1941 г.

Перенесемся мысленно на шестьдесят семь лет назад, в жаркий июнь 1941 г. Скоро начнется отсчет дней небывалого доселе противостояния, а пока… Пока, как могло бы казаться тогда несведущему стороннему наблюдателю, ничто не предвещало приближения войны. Все, казалось бы, происходило так, словно по ту сторону западной границы СССР уже не начали развертываться для «Drang nah Osten» войска германского вермахта. По-прежнему в Райх через пограничные станции Брест, Чижев, Граево, Кибартай шли эшелоны с рудой, пиломатериалами, зерном и мычащими коровами. Бывший начальник артснабжения 383-го артполка 86-й Краснознаменной стрелковой дивизии Ф. В. Наймушин вспоминал, что через автопереходы перегонялись своим ходом стада гусей и индюков. Однако что-то неуловимое уже висело в воздухе, кисло попахивая сгоревшим порохом. Все чаше и чаше по ночам стал доноситься с «той» стороны рев сотен моторов. Родные солдат, служивших на западной границе, в июне начали получать от своих сыновей, мужей и братьев странные письма. Обходя цензуру, те «языком Эзопа» писали вещи необычные, тревожные, заставлявшие задуматься. Рядовой красноармеец А. С. Тонков (пропал без вести) так написал о получении им медальона-«смертника» своей сестре в Кострому: «Нам выдали ордера в Могилевскую, маме об этом не говори».

Чаще обычного, чаще, чем во все предыдущие месяцы, самолеты-разведчики Люфтваффе из спецгруппы полковника Ровеля безнаказанно нарушали наше воздушное пространство, производили фотографирование и беспрепятственно возвращались на свои аэродромы. Воздушное прикрытие большей части белостокского выступа должны были осуществлять четыре истребительных полка 9-й авиадивизии. Но ее командир, Герой Советского Союза, кавалер «Золотой звезды» № 18, 29-летний генерал-майор авиации С. А. Черных лишен был права пресекать эти полеты при помощи своих «соколов», любая оплошность или инициатива наказывалась. Весной и в начале лета авиаторам недвусмысленно напомнили об этом органы госбезопасности: в Москве были произведены аресты ряда высших чинов ВВС Красной Армии. Отправиться вслед за ними комдив Черных не хотел. Но иногда у авиаторов лопалось терпение, и тогда нахальство немецких пилотов все-таки наказывалось. Потом руководство наказывало храбрецов-пилотов и их командиров. Висела угроза строгого наказания над генерал-майором авиации Г. Н. Захаровым, другом генерал-лейтенанта П. В. Рычагова (незадолго до войны тот был снят с поста начальника ГУ ВВС) и С. А. Черных. Все трое воевали в Испании, а с Черных он был еще и «однокашником», вместе учились в Сталинградской летной школе. За плечами этого, такого же как Рычагов и Черных, молодого человека с генеральскими звездами на голубых петлицах гимнастерки уже было немало побед в небе Испании и Китая. Поэтому 22 июня Г. Н. Захаров заслуженно встретил командиром 43-й истребительной дивизии: 243 боевых самолета, с учебными и связными - более 300. Незадолго до войны он приказал пресечь нагло откровенный облет района дислокации дивизии якобы заблудившимся Си-47 германской «Люфтганзы». Самолет был взят «в клещи» и посажен, а затем отогнан на дальний конец аэродрома.

«- Кто-нибудь говорит по-русски? - спросил их.

- Нихт ферштеен…

Я вдруг разозлился. Припомнились и стали понятными все жалобы Черных…

- Ну, раз „нихт ферштеен“, - сказал я, - будете сидеть хоть до вечера. Пока не вспомните несколько слов по-русски.

После этого из-за спины пилота возник штурман и очень вежливо, почти без акцента, произнес:

- Господин генерал, я немного понимаю по-русски.

То, что он обратился ко мне со словами „господин генерал“, когда я был в обычной летной куртке, подтверждало, что я имею дело с разведчиком». Еще два случая зафиксированы в 9-й авиадивизии. 21 июня дежурное звено 126-го истребительного полка (командир - подполковник Ю. А. Немцевич) обстреляло нарушителя и принудило его к посадке на полевой аэродром Долубово. Бывший комдив-2 383-го ГАП 86-й КрСД И. С. Туровец рассказал мне, что и в Цехановце был таким же образом «посажен» на аэродром бомбардировщик Люфтваффе. Гнездо для аппаратуры аэрофотосъемки в кабине штурмана было, но оказалось пустым - тот успел избавиться от «компромата» еще в воздухе. Впоследствии выяснилось, что очевидцем данного инцидента оказался еще один человек. Разбирая письма бывших воинов 86-й Краснознаменной дивизии, я наткнулся на машинописную историю жизни работника дивизионной газеты «На боевом посту» Н. С. Гвоздикова. Хорошим литературным языком Гвоздиков рассказывал о своей службе в армии до момента пленения в районе г. Зельва. Он писал: «[Я] уже подходил к Цехановцу, как вдруг раздался рев моторов и низко, так что хорошо были видны кресты на крыльях, летел черный самолет в сопровождении наших ястребков. Его посадили на ближайший аэродром. Политрук Иван Мынов, хорошо знавший немецкий язык (заместитель редактора нашей газеты, уроженец республики немцев Поволжья), был в качестве переводчика. После он рассказывал, что немцы в оправдание говорили, что они якобы заблудились». О задержании доложили «наверх», через какое-то время последовал приказ: нарушителей отпустить. Немцы благополучно улетели восвояси, а позже пограничники, прочесывая местность по курсу их пролета, нашли выброшенный контейнер с фотоаппаратурой.

Серьезный инцидент, который иначе как провокацией нельзя было назвать, произошел весной на участке Августовского пограничного отряда. Как вспоминал бывший командир 345-го стрелкового полка В. К. Солодовников, при проведении командно-штабных учений в воздушное пространство СССР вторгся сразу 31 немецкий самолет. Они произвели разворот над Августовом, пограничники открыли по ним огонь: было сбито три машины Люфтваффе. В мае на участке 87-го Ломжанского погранотряда также был сбит немецкий самолет. После окончания работы следственной комиссии все пограничники были повторно ознакомлены, теперь уже под роспись, с директивой наркома внутренних дел Л. П. Берия, запрещающей открывать огонь по самолетам германских ВВС.

20 июня командир эскадрильи 123-го ИАП 10-й авиадивизии капитан М. Ф. Савченко на свой страх и риск попытался остановить еще одного нарушителя. Истребитель-бомбардировщик Ме-110 на эволюции советского пилота ответил огнем, но промахнулся. М. Ф. Савченко в долгу не остался. Выпущенная им очередь попала в двигатель германского самолета, тот задымил и со снижением ушел за линию границы. Во всех июньских случаях, возможно, только вторжение вермахта спасло пилотов от наказания за нарушение приказа НКО СССР, действовавшего с апреля 1940 г.: «При нарушении советско-германской границы германскими самолетами и воздухоплавательными аппаратами огня не открывать, ограничиваясь составлением акта о нарушении границы». В 162-м полку 43-й ИАД служил летчик капитан Пятин, бывший зам. командира полка в дивизии С. А. Черных, который был снижен в должности до командира эскадрильи и переведен «от греха подальше» за обстрел нарушителя с крестами на крыльях. Маршрут «Люфтганзы» Берлин - Москва проходил как раз по оси белостокского выступа. В 41-м разведка НКВД - НКГБ, как свидетельствовал годы спустя бывший сотрудник «органов» Б. Пищик, подметила странную текучесть кадров в немецкой авиакомпании. Пилоты ее лайнеров, летавших в Советский Союз, месяц за месяцем оставались одни и те же. Но вот штурманы на них менялись подозрительно часто. Тужурки они носили штатские, но по земле привычно вышагивали, словно аршин проглотив, демонстрировали свою отменную выправку офицеров Люфтваффе. «Обкатывали» маршруты, по которым вскоре поведут эскадры своих «юнкерсов» и «хейнкелей», и исправно фиксировали малейшие изменения в дислокации советских войск. Так, под глиссадой белостокского аэропорта ГВФ находилось местечко Хорощ с военным городком 7-го танкового полка 4-й танковой дивизии. Не было дня, вспоминал башенный стрелок бронемашины А. К. Игнатьев, чтобы над головами танкистов не пролетал на малой высоте немецкий пассажирский самолет. За несколько дней до начала войны полк выехал из Хороща на полигон, а утром 22 июня ни одна бомба не упала на покинутый военный городок.

В начале лета 1941 г. Москва, стремясь не спровоцировать Берлин, фактически еще более облегчила работу воздушной разведке своего западного соседа. В наземные части поступило указание о пропуске в известных участках (воротах) целых эскадрилий Люфтваффе, садившихся в Белостоке, где находилось управление 9-й авиадивизии и где немецкие летчики «обменивались опытом» с советскими. «В выходной день в это время я… лично видел в Доме офицеров человек 15 немецких летчиков, которые [затем] свободно расхаживали по городу и изучали наши объекты для обстрела», - вспоминал после войны бывший командир 212-го полка 49-й стрелковой дивизии подполковник Н. И. Коваленко. Однако в то же самое время руководство строго журило подразделения противовоздушной обороны за непресечение самовольных пролетов госграницы внерейсовыми пассажирскими машинами германских авиакомпаний. Так, в приказе НКО от 10 июня 1941 г. № 0035 разбирался случай, когда 15 мая посты ВНОС Западной зоны ПВО «проглядели» «Юнкерс-52», летевший вне графика, и никто ему не воспрепятствовал до самой Москвы. Диспетчер Белостокского аэропорта ГВФ оповестил о нарушителе дежурного ГУ ПВО страны, но не сделал это в отношении комдива-9 Черных и командования 4-й бригады ПВО, так как с 9 мая ведущий к ним телефонный кабель был военными же порван и командование авиадивизии «сутяжничало с Белостокским аэропортом, кому надлежит восстановить нарушенную связь».

Свидетелем этого воздушного беспредела оказался зам. наркома обороны генерал армии К. А. Мерецков, прибывший в Минск с целью проверки. На его глазах на аэродроме проверяемой части вдруг приземлился «пассажир» со свастикой на киле. «Не веря своим глазам, я обратился с вопросом к командующему округом Д. Г. Павлову. Тот ответил, что по распоряжению начальника Главного управления гражданского воздушного флота на этом аэродроме велено принимать немецкие пассажирские самолеты». Мерецков отчитал Павлова и командующего ВВС И. И. Копца за то, что не информировали наркома. На риторический вопрос: «Если начнется война и авиация округа не сумеет выйти из-под удара противника, что тогда будете делать?» - Копец невозмутимо ответил: «Тогда буду стреляться» . Удивительно, как начальник ГУ ГВФ генерал В. С. Молоков мог отдавать такие распоряжения, сводящие на нет все меры по обеспечению скрытности расположения частей ВВС приграничных военных округов. Хотя он, несомненно, действовал с согласия и по указанию высшего руководства страны. Такая, с позволения сказать, «открытость» могла, по мнению Кремля и, возможно, самого И. В. Сталина, демонстрировать мирные намерения СССР.

А свое слово Герой Советского Союза (тоже за Испанию), генерал-майор авиации И. И. Копец сдержал. Когда в течение дня 22 июня в окружной штаб ВВС в Минске стала стекаться информация о последствиях ударов по передовым аэродромам и начала все яснее вырисовываться невеселая картина потерь, понесенных армейской авиацией, Копец молча ушел в свой служебный кабинет… Когда вечером 23 июня в штаб прибыл для доклада генерал Г. Н. Захаров, Ивана Копца уже не было в живых.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.