Теория и практика русского красноречия в XIX веке

• Виды ораторского искусства и их характеристика (политическое, лекторское, бытовое, судебное красноречие).
• Руководства по риторике.
• Кризис риторики во второй половине XIX века.

1. Адамов Е.А. Выдающиеся русские ораторы: Из истории ораторского искусства. – М.: Знание, 1961. – Вып. 2. – С.5–60.
2. Виноградов В.В. Поэтика и риторика //Виноградов В.В. Избранные труды. О языке художественной прозы. – М.: Наука, 1980. – С.98–175.
3. Герцен А.И. Былое и думы. – М.: Государственное изд-во худ. литературы, 1963. – С.119–127, 360–361, 434–444.
4. Граудина Л.К., Миськевич Г.И. Теория и практика русского красноречия. – М.:Наука, 1989. – С.122–85.
5. Ефимов А.И. О культуре публичной речи //Русская речь. – 1989. – №5. – С.103–107.
6. Зарифьян И.А. Теория словесности: Библиография и комментарий. – М.: Знание, 1990. – 64 с.
7. Мастера красноречия. – М.: Знание, 1991. – 144 с.
8. Михайлова Н. Судьба «Риторик» Н.Ф.Кошанского //Альманах библиофила. – М.: Книга, 1984. – Вып.16. – С.211–224.
9. Рождественский Ю.В. Теория риторики. – М.: Добросвет, 1997. – С. 79–82.
10. Смолярчук В.И. Гиганты и чародеи слова: Русские судебные ораторы второй половины XIX-начала XX в. – М.: Юридическая литература, 1984. – 272 с.
11. Смолярчук В.И. Ф.Н.Плевако – судебный оратор. – М.: Знание, 1989. – 64 с.
12. Судебное красноречие русских юристов прошлого. – М.: Фемида, 1992. – 286 с.
13. Чехов А.П. Хорошая новость //Полн. собр. соч. и писем: В 30-ти т. – М.: Наука, 1979. – Т.16. Сочинения. – С.266–267.
14. Чихачев В.П. Лекторское красноречие русских ученых XIX века. – М.: Знание, 1987. – 96 с.
15. Этюды о лекторах. – М.: Знание, 1974. – 224 с.

Условия для развития ораторского искусства в России в XIX в. были менее благоприятными, чем на Западе. Отсутствовал парламент, действовала жестокая цензура, до 1864 г. не существовало гласного суда. Но тем не менее культура ораторской речи развивалась. Продолжалось совершенствование как практического, так и теоретического духовного красноречия. Все риторики включали специальные разделы, в которых излагались принципы построения, словесного оформления проповеди. Формировались новые разновидности ораторской речи: политическое, судебное красноречие. Увлечение застольными, юбилейными, свадебными речами, тостами способствовало совершенствованию бытового красноречия.

Политическое красноречие развивалось особенно интенсивно в периоды обострения классовых противоречий. Начало XIXвека дало нам замечательные образцы политического красноречия в творчестве декабристов, которых привлекали не нормы рассудочного ораторского искусства, а эмоциональные способы воздействия словом на человека. Поэтому красноречие проповедников по цели, назначению, приемам воздействия декабристам было ближе, чем академическое ораторское искусство.

Политическое красноречие развивалось и в кружках 30-х и 40-х годов (кружки Петрашевского, Герцена и Огарева, Станкевича, Белинского и других общественных деятелей). Революционные демократы были вынуждены собираться и говорить тайно. Они были лишены возможности выступать открыто с ораторским словом и поэтому прибегали к средствам публицистики для выражения своей гражданской позиции. Существовало также и официально одобренное красноречие консерваторов и либералов, которые не имели ограничений в выступлениях и отличались фразерством. Это красноречие М.Е.Салтыков-Щедрин назвал «размазисто-стыдливо-пустопорожним».

Выдающимся оратором своей эпохи был В.Г.Белинский, который сочетал в себе большую эмоциональность с блестящим логическим анализом. А.И.Герцен в произведении «Былое и думы» так описывал В.Г.Белинского как оратора: «Но в этом застенчивом человеке, в этом хилом теле обитала мощная, гладиаторская натура; да, это был сильный борец! Он не умел проповедовать, поучать, ему надобен был спор. Без возражений, без раздражения он не хорошо говорил, но когда он чувствовал себя уязвленным, когда касались до его дорогих убеждений, когда у него начинали дрожать мышцы щек и голос прерываться, тут надобно было его видеть; он бросался на противника барсом, он рвал его на части, делал его смешным, делал его жалким и по дороге с необычайной силой, с необычайной поэзией развивал свою мысль». Скованный цензурой, революционный демократ переносил наиболее сильные приемы красноречия в свои статьи. Многие его произведения построены в стиле устной речи (например, знаменитое «Письмо к Гоголю»). В.Г.Белинский был и теоретиком ораторского искусства. В рецензии на «Общую риторику» профессора Кошанского и других работах он высказал ряд чрезвычайно ценных соображений по вопросам ораторского искусства.

Во второй половине XIX века политическое красноречие представлено выступлениями народовольцев (Желябов, Фигнер и др.), разночинной интеллигенции (А.П.Щапов и др.), первых рабочих ораторов (Халтурин, Алексеев и др.). В конце XIX века формируется тип оратора-большевика.

В рассматриваемый период активно развивается бытовое красноречие. О характере произносимых речей, о степени распространенности этого вида ораторского искусства можно составить представление по типам ораторов и их выступлениям, воспроизводимым в художественных произведениях (см., например, рассказы А.П.Чехова «Свадьба», «Оратор», «Скучная история», «О вреде табака»).

В 60-е годы XIX века в России была осуществлена судебная реформа. Был введен суд присяжных. Судебный процесс стал проходить гласно, устно. Поэтому начинает развиваться еще один вид риторического искусства – судебное краноречие. Перед судом присяжных было произнесено много адвокатских речей – образцов судебного ораторского искусства. Живое, яркое слово таких талантливых судебных деятелей, как А.Ф.Кони, В.Д.Спасовича, Ф.Н.Плевако, П.С.Пороховщикова и др., вызывало большой общественный интерес. Они глубоко знали предмет речи, в совершенстве владели литературным языком, были находчивы в дискуссии, прекрасно аргументировали, умело разбирали факты и на них строили свои выводы. Их речи изобиловали умело использованными образами, сравнениями, обобщениями и были построены на глубоком психологическом анализе и разборе человеческих отношений, на характеристике лиц, причастных к делу. Многие из адвокатов были не только ораторами-практиками, но и теоретиками судебного и лекторского красноречия: Б.Б.Глинский «Русское судебное красноречие», А.Г.Тимофеев «Судебное красноречие в России», П.С.Пороховщиков (П.Сергеич) «Искусство речи на суде», А.Ф.Кони «Приемы и задачи обвинения», «Советы лекторам» и др. В этих трудах сформулированы теоретические и практические принципы не только этого вида красноречия, но и ораторского искусства вообще: 1) понятность и ясность изложения, однозначность восприятия; 2) знание предмета речи; 3) соблюдение законов логики, являющихся основой речи; 4) знание особенностей употребления языковых единиц; 5) соблюдение «чистоты и точности» слога, чувства меры, соответствия общей содержательной направленности текста и выбора использованных языковых средств; 7) умение говорить просто о вещах возвышенных и сложных; 8) убежденность в том, что говоришь, отсутствие лжи; 9) необходимость хорошей подготовки к выступлению; 10) умение психологически собраться, сосредоточиться, с помощью особых приемов удержать внимание слушателей в процессе речи и т.п.

В XIX веке успешно развивалось академическое красноречие, что связано с подъемом научной мысли, расширением университетского образования, утверждением материализма в науке, участием студенчества в общественной и политической жизни страны. Если в первой трети XIX в. талантливые даровитые лекторы составляли исключение среди общего числа профессуры (об этом, например, писал А.И.Герцен в романе «Былое и думы»), то в 40-60-ые годы появилась целая плеяда блестящих профессоров-ораторов, чьи лекции – интереснейшие образцы русского академического красноречия. Это историки Т.Н.Грановский и В.О.Ключевский, физиолог И.М.Сеченов, химик Д.И.Менделеев, ботаник К.А.Тимирязев, физик А.Г.Столетов, филологи А.Ф.Мерзляков, Г.П.Павский, Ф.И.Буслаев и др. Академическое красноречие развивалось прежде всего в университетах и иных учебных заведениях в форме лекций. Многие известные ученые того времени активно участвовали в научных чтениях и публичных дискуссиях. Их выступления проходили в переполненных залах.

6 июля 1811 г. при Московском университете было создано «Общество любителей российской словесности». На его периодических заседаниях выступали видные русские ученые, писатели, общественные деятели. Было выпущено 27 томов трудов, в которых публиковались исследования по русскому языку, его истории, материалы к различным словарям, речи профессоров на торжественных мероприятиях Московского университета. Произнесенные по-русски, изданные для чтения, они демонстрировали развитие национального академического красноречия.

Для русского лекторского красноречия характерны эмоциональность, гражданская направленность, глубокий научный анализ, прогрессивная общественная позиция, искусство живого изящного слова, которое было ярким, образным, логичным, в то же время простым, ясным и естественным. Лекторы пробуждали стремление к знанию, активному его применению, умели задеть за живое слушателей, приковать их внимание к предмету лекции, не дать им возможности скучать и утомляться. Появление на кафедре любимых профессоров часто встречали аплодисментами. По воспоминаниям современников, лекции русской профессуры давали не только большое умственное, но и высокое художественное наслаждение.

Период первой половины XIX в. считается плодотворным в истории развития теории красноречия. Именно в это время появилось большое количество работ по риторике, что связано с процессом становления границ русского литературного языка, формирования единой системы языка, утверждения литературных норм, становления курсов теории словесности, с дискуссиями о языке, о «старом » и «новом» слоге, с пересмотром структуры школьного филологического образования. В России были популярны курсы риторики А.И.Галича, И.И.Давыдова, Н.Ф.Кошанского, А.Ф.Мерзлякова, Н.И.Греча, К.П.Зеленецкого и др.

Русские риторики этого периода – это работы теоретической и практической направленности. В них определялись принципы организации прозаических текстов, виды прозы. Законы красноречия распространялись на письма, разговоры, деловые бумаги, учебные сочинения, историю, ораторские речи (духовные, политические, судебные, похвальные, академические) и т.д. Риторика и поэтика рассматривались как самостоятельные области науки о словесности. Основное назначение риторики – научить оказывать влияние на читателя или слушателя. В руководствах излагалась классическая теория риторики по трехчастной схеме (изобретение, расположение, выражение). Рассматривались общие места, учение о страстях, периоды, тропы и фигуры. Много внимания авторы уделяли учению о слоге, его достоинствах и недостатках, а также благозвучию. Структура риторических сочинений претерпела определенные изменения: риторика была разделена на общую, которая обобщала законы изобретения, расположения и выражения мыслей, создания литературно-письменных текстов, и частную, предлагавшую практические рекомендации по всем жанрам красноречия.

В учебниках того времени в значительной мере использовались традиции ораторского искусства Древней Руси, героическая тематика из русской истории, учитывались особенности именно русских языковых средств, риторика рассматривалась как наука высокой культуры речи, мастерства слова в разных условиях и считалась главной наукой словесности («способности или искусства выражения мысли в слове с применением правил искусств речи (прежде всего риторики как «искусства сочинять»); совокупность произведений словесности, в которых применяются правила искусств речи»). В центре внимания была как устная, так и письменная речь. Авторы многих руководств пытались логически выстроить цельную систему искусств речи применительно к русскому языку: логика давала правила организации и развития понятийного содержания речи, грамматика и риторика – правила выражения мысли в слове. Центр такой системы составляло понимание языка как смысловыразительного средства, слова как знака для выражения понятий, суждений, чувств. Труды, в которых излагается теория красноречия, представлены такими жанрами, как 1) теоретические сочинения по русской, или «изящной» (по терминологии того времени), словесности: «Правила словесности, руководствующие от первых начал до высших совершенств красноречия» Я.В.Толмачева, «Учебная книга российской словесности» Н.И.Греча, «Теория красноречия для всех родов прозаических сочинений» А.И.Галича, «Чтения о словесности» И.И.Давыдова, «Общая реторика» и «Частная реторика» Н.Ф.Кошанского, «Учебный курс русской словесности» В.Т.Плаксина, «Курс русской словесности для учащихся», «Исследование по риторике» К.П.Зеленецкого; 2) краткие риторики, предназначавшиеся для обучающихся в различных учебных заведениях: «Краткая риторика, или Правила, относящиеся ко всем родам сочинений прозаических» А.Ф.Мерзлякова (автор отказывается от ломоносовского учения об изобретении и учения о страстях и разрабатывает правила общей стилистики).

В курсах словесности риторика понималась как правила искусного соединения мыслей и слов. Поэтому несколько изменилась часть, посвященная изобретению. В ней появились главы, связанные с учением о стиле. Многие предметы изобретения опускались в изложении. Строго различались два ряда произведений словесности: проза и поэзия. Под поэзией понималась вся художественная словесность (не только стихи), цель ее – дать удовольствие. Проза и риторика составляли единое целое, цель которого – научить.

В жизни русского общества важное место занимало и военное красноречие, о чем свидетельствует появление трудов по теории данного вида ораторского искусства, являющихся результатом осмысления опыта Отечественной войны 1812 г. (Я.Толмачев «Военное красноречие», Е.Фукс «О военном красноречии»).

Чтобы дать представление о содержании риторики XIX века, коротко охарактеризуем учебники «Общая реторика» и «Частная реторика» Ф.Кошанского, которые оказали сильное влияние на разработку риторической теории 30-50-х годов XIX века. Эти книги пользовались большой популярностью и продержались в качестве учебных до середины века.

В первой книге рассматривались общие законы прозы, вторая анализировала отдельные виды прозаических сочинений. Во введении к «Общей реторике» дано определение риторического учения: «Риторика (вообще) есть наука изобретать, располагать и выражать мысли и (в особенности) руководство к познанию всех прозаических сочинений. В первом случае называется общею, во втором частною». В первой книге представлены начала красноречия – выбор самого предмета, ход мыслей в описании и рассуждении; названо и охарактеризовано 24 источника, с помощью которых, по мнению автора, можно описать предмет речи с разных сторон; значительное место отводилось слогу (категория стиля) и украшению речи. Автор по-новому подошел к роли стилистических фигур в тексте: фигуры слова не рассматриваются, типология фигур строится в зависимости от способа смыслового воздействия («фигуры, убеждающие разум», «фигуры, действующие на воображение», «фигуры, пленяющие сердце»).

«Частная реторика» представляла собой руководство по теории прозаических жанров. В ней объяснялись цель, содержание, композиция, достоинства писем, некрологов, анекдотов, летописей, жизнеописаний, повестей, романов, ученых сочинений и других жанров. Специальное внимание уделялось анализу собственно ораторского искусства в древности и в XIX в. Говорилось о речах политических, духовных, академических, торжественных и др.

Обе риторики включали многочисленные примеры, в большей степени взятые из современной автору русской литературы, множество дополнительных сведений по логике и эстетике.

Таким образом, первая половина XIX в. – это период расцвета теории красноречия. Вторая же половина – время постепенного упадка риторики как науки о прозе. Причины кризиса риторики и постепенного исключения ее из программы преподавания в середине XIX в. были проанализированы академиком В.В.Виноградовым в книге «О языке художественной прозы», а также рассмотрены в статье Ю.В.Рождественского «Проблемы риторики в стилистической концепции В.В.Виноградова» (см.: Русский язык. Проблемы художественной речи. Лексикология и лексикография. Виноградовские чтения IX-X. – М., 1981).

Крупнейшие филологи А.А.Потебня, А.Н.Веселовский, критики во главе с В.Г.Белинским объявили главным видом словесности художественную литературу (прозу и поэзию). Из программ школьного образования исчезало все, что было связано с деловой, научной, ораторской речью. При обучении языку и литературе использовались только художественные тексты. Нормативная система искусств речи начинает разрушаться под воздействием возникающих понятий фундаментального языкознания и литературоведения. Интерес к риторике стал угасать. Многим эта наука казалась устаревшей и ненужной, скептически оценивался жанр торжественного, хвалебного красноречия. В обучении риторике живое общение с аудиторией сводилось к собранию оторванных от практики правил и рецептов, предназначенных для зазубривания. Раздел об изобретении исчерпал себя. Живое мышление подменялось формальным словесным распространением на основе источников изобретения, общих мест, которые были пригодны для всех предметов и случаев и не требовали проникновения в сущность явления, в его особенности. Яркие гражданские выступления А.И.Герцена, Т.Н.Грановского и других лекторов, ораторов, писателей этого времени завоевывали симпатию у слушателей, находили у них поддержку.

Стала раздаваться острая критика риторики. В 1836 г. журнал «Библиотека для чтения» поместил небольшую критическую статью. Автор ее, назвав риторику несуществующей наукой, иронически замечал: «Между тем пускай издаются Риторики. И при ошибочной системе все-таки можно чему-нибудь выучиться. Недавно читали мы в одной русской книге следующее родословие А.С.Пушкина, как поэта: Мерзляков создал г.Кошанского, а г.Кошанский создал А.С.Пушкина. Следовательно, А.С.Пушкин учился по риторике г.Кошанского, и, следовательно, учась по риторике г.Кошанского, можно выучиться прекрасно писать». В 1844 г. была опубликована резко критическая рецензия В.Г.Белинского на «Реторику» Н.Ф.Кошанского. Революционный демократ осуждал формализм науки, напыщенность слога риторических сочинений, работу учащихся по схемам без достаточного осознания темы: «Всякая реторика есть наука вздорная, пустая, вредная, педантская, остаток варварских схоластических времен, все реторики, сколько мы знаем их на русском языке, нелепы и пошлы; но реторика г. Кошанского перещеголяла их всех... Сколько же невинного народа губила она собою». Ученик Н.Ф.Кошанского, лицеист Я.К.Грот так вспоминал о журнальных нападках на своего учителя: «В русской журналистике, с 1830-х годов, насмешки над его реторикой составляли долго одно из общих мест нашей критики, которые в ней всегда имеются в запасе, потому что ничего нет удобнее, как при случае щегольнуть готовым и, по-видимому, непогрешимым приговором. Между тем об этом учебнике говорили большей частью только понаслышке, не зная его и даже не имея точного представления о его содержании. <...> Нет спору, что с нынешней точки зрения в каждой из этих книжек можно отыскать много несовременного и, пожалуй, странного; но при этом не должно терять из виду, во-первых, что обе они имеют одно редкое для того времени достоинство – историческую основу, знакомят в правильной системе с историею древних и новых литератур, в особенности русской, и, во-вторых, что они заключают в себе только нить или канву, по которой дальнейшее развитие и оживление предмета предоставляется знанию и искусству хорошего преподавателя». (См.: Из лицейских воспоминаний Я.К.Грота //Грот Я.К.Пушкинский лицей. – СПб; 1998). Попытку защитить «Реторику» Н.Ф.Кошанского предпринял поэт и критик, академик, профессор российской словесности и ректор Петербургского университета П.А.Плетнев. Но, несмотря на его защиту, в 1849 г. обе книги вышли последним изданием, а с 1851 г. были заменены другими учебниками.

Кризис риторики проявился в том, что во второй половине XIX в. трудов по данной дисциплине немного. Тем не менее и в последней трети XIX в. в гимназиях читали курсы по риторике.

Задания

1. В рецензии на «Общую реторику» Н.Ф.Кошанского В.Г.Белинский писал:

«Оратор сильно всколебал толпу могучим чувством, выраженным в фигуре вопрошения, – и вот могучее чувство отбросили в сторону, а фигуру вопрошения приняли к сведению... Из наблюдений и анализа над речами великих ораторов они составили сбор каких-то произвольных правил и назвали этот сбор реторикою. ... И там, где оратор берет вдохновением, бурей страстей, громом и молнией слова, там ритор хочет взять тропами и фигурами, общими местами, выточенными фразами, округленными периодами». Против чего выступает В.Г.Белинский? О каких типах ораторов говорит критик?

2. Используя фрагменты рецензий В.Г.Белинского, составьте тезисы, раскрывающие взгляды автора как теоретика ораторского искусства.

Из рецензии «Способ к распространению шелководства. Я.Юдицкого»:

«... Оставляя в стороне теорию красноречия и поэзии, и вообще всякую теорию, в низших учебных заведениях, после основательного и строго изучения грамматики, полагаем даже полезным занимать учеников практикою языка, чтобы они умели ясно, вразумительно, кругло, приятно и прилично написать записку о присылке книги, приглашение на вечер, письмо к отцу, матери или другу о своих нуждах, чувствах, препровождении времени и прочих предметах, не выходящих из сферы их понятий и их жизни. Тут главное дело, чтобы приучить их к естественному, простому, но живому и правильному слогу, к легкости изложения мыслей и - главное – к сообразности с предметом сочинения. У нас, напротив, или приучали рассуждать детей о высоких или отвлеченных предметах, чуждых сферы их понятия, и тем заранее настраивали их к напыщенности, высокопарности, вычурности, к книжному, педантическому языку, – или приучали их писать на пошлые темы, состоящие из общих мест, не заключающих в себе никакой мысли. И все это в темных педантических формах хрии (порядковой, превращенной, автонианской) или риторического рассуждения в известных схоластических рамках. И какие же плоды этого учения? – Бездушное резонерство, расплывающееся холодною и пресною водою общих мест или высокопарных риторических украшений. И потому ученик, образованный по старой системе, напишет вам рассуждение о том, что знает, а между тем не умеет написать записки, простого письма. Это похоже на человека, который умеет ходить на манер древних героев, со всем театральным величием, а не умеет ни войти, ни стать, ни сесть в порядочном обществе. О господа, ужасная эта наука – риторика! Блажен, кто мог стряхнуть с себя ее педантическую гниль и пыль, и горе тому, кто навсегда и поневоле остался щеголять в ее мишурной порфире, в ее бумажной короне на голове и с ее деревянным кинжалом! А между тем должно учить детей писать; но только в основу этого учения должно полагать грамматику, в ее общем значении, и тесное знакомство с духом родного языка, знакомство, приобретенное теориею и еще больше практикою. Что проще – то и истиннее и труднее, и потому гораздо легче выучиться писать слогом Ломоносова или Хераскова (мы говорим о прозе), нежели слогом Карамзина, Батюшкова, Жуковского, так же как гораздо легче писать слогом Марлинского, нежели слогом Пушкина или Гоголя. Конечно, талант дается природою; но мы говорим о том, что можно, по силам каждого, приобресть учением; хорошая метода учения развивает талант, а дурная дает ему ложное направление. А куда же девалась наша риторика – мы говорим только о грамматике? Неужели риторику должно исключить из предметов учения? – Нисколько, но должно ввести ее в ее собственные пределы. Чтобы писать хорошо, надо запастись содержанием, а этого никакая риторика не даст, – и та, которой до сих пор у нас учат, дает только губительную способность вариировать отвлеченную мысль общими местами и растягивать пустоту в бесконечность, другими словами – пускать мыльные пузыри. Содержание дается целостностию образования и развития; умение владеть содержанием, то есть развивать его правильно, дает логика; риторика же не виновата ни в том, ни в другом. Обыкновенно у нас риторики начинаются изложением теории периодов; вот первое незаконное присвоение риторики чужого: теория периодов относится к синтаксису, что уже многие понимают. За теориею периодов следует теория украшенного языка – троп, метафор, фигур: вот это действительно относится к содержанию риторики. Но и тут риторика совсем не должна учить красно писать , или сочинять, на заданные темы, тропы и фигуры, а только должна показать значение того и другого, как выражение известного состояния или известной настроенности духа пишущего. За теориею языка украшенного обыкновенно следует учение о хриях и рассуждениях – это вон, как педантическую гниль и пыль, как гибель всего естественного, простого...

... Стилистика – вот настоящее содержание риторики; но это не теория, а систематический, по возможности, сбор эмпирических правил, подкрепленных примерами...»

Из рецензии «Общая реторика Н.Кошанского»:

«... Все учебники русской словесности или неполны и недостаточны, или основаны на ложных началах и близоруких взглядах; там вы иногда найдете и учение о хриях, и способы изобретения мыслей, и мнимые правила, как писать речи и письма, историю и путешествия – все поверья Лагарпа, Гензия и товарищей. В пределы науки, которую мы, по старой привычке, еще не отстали называть «риторикою» или «реторикою», в нынешнем ее виде, входят материалы, принадлежащие к областям многих других наук, а между тем мы не находим в ней того, о чем именно и следовало бы говорить в теории словесности. Здание этой науки утверждается у нас на таком рухлом основании, начала логические и эстетические перемешаны в ней с догматами языка в таком хаосе, что всякий мало-мальски сметливый и образованный преподаватель видит всю бесполезность нынешней теории в приложении ее к практике. Главная ошибка наших теоретиков состоит в том, что они в своих системах, излагая законы словесных произведений, не умели порядочно отделить внутренней их стороны от внешней, идеи от формы, и, таким образом, в состав их реторик входит и логика и теория изящного, не разграниченные между собою никакими ощутительными, точными пределами. Действительно, все, что прежде в наших теориях словесности говорилось о изобретении и расположении мыслей, о составе и расположении дидактических сочинений, – все это гораздо яснее и подробнее изложено в логике, особенно во второй ее части, называемой «систематикою» или «методологиею». Происхождение слога или, лучше сказать, языка изящного и все учение об эстетических элементах каждого словесного произведения рассматривается в теории изящного. Логика и эстетика должны возвратить свою собственность, которую несправедливо и ко вреду самой себе похитила у них теория словесности; в удел сей последней останется только учение о слоге, составляющее предмет высшей, так сказать, прикладной грамматики, – так здание реторики разрушится само собою. Наставнику словесности достанется еще много дела, если он даже передаст в другие руки преподавание логики и теории изящного. Кроме грамматического изучения русского языка, он должен взглянуть на язык с исторической и догматической стороны его, изложить историю его развития, его преимущества и недостатки относительно к другим языкам, показать, в какой степени в надожественной живописи, и все свои положения подкрепить пристоящую эпоху способен он к выражению отвлеченных идей и хумерами, извлеченными из творений наших писателей. Напишите логику и теорию изящного в применении их к русскому языку и составьте хорошую теорию слога – вот за что будут вполне благодарны и учащие и учащиеся...»

3. Прочитайте отрывок из знаменитого «Письма к Гоголю» В.Г.Белинского (см. текст ниже) и найдите риторические приемы, подтверждающие мысль о том, что в своих произведениях революционный демократ активно использовал средства устной ораторской речи.

«Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме , не в пиетизме , а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и в навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а с здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение. А вместо этого она представляет собою ужасное зрелище страны, где люди торгуют людьми, не имея на это и того оправдания, каким лукаво пользуются американские плантаторы, утверждая, что негр – не человек; страны, где люди сами себя называют не именами, а кличками: Ваньками, Стешками, Васьками, Палашками ; странами, где, наконец, нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей. Самые живые, современные национальные вопросы в России теперь: уничтожение крепостного права, отменение телесного наказания, введение, по возможности, строгого выполнения хотя тех законов, которые уже есть. Это чувствует даже само правительство (которое хорошо знает, что делают помещики со своими крестьянами и сколько последние ежегодно режут первых), – что доказывается его робкими и бесплодными полумерами в пользу белых негров и комическим заменением однохвостого кнута треххвостою плетью ».

4. Ознакомьтесь с текстом рассказа А.П.Чехова «О вреде табака» и дайте характеристику оратору, представленному в этом произведении.

5. О каких приемах судебного оратора идет речь в высказывании А.Ф.Кони:

«Судебному оратору и оратору политическому приходится действовать совершенно различно. Речи политического характера не могут служить образцами для судебного оратора, ибо политическое красноречие совсем не то, что красноречие судебное. Уместные и умные цитаты, хорошо продуманные примеры, тонкие и остроумные сравнения, стрелы иронии и даже подъем на высоту общечеловеческих начал далеко не всегда достигают своей цели на суде. В основании судебного красноречия лежит необходимость доказывать и убеждать , то есть, иными словами, необходимость склонять слушателей присоединиться к своему мнению. Но политический оратор немного достигнет, убеждая и доказывая. У него та же задача, как и служителя искусств, хотя и в других формах. Он должен, по выражению Жорж Санд, " montrer et emouvoin ", то есть осветить известное явление всею силою своего слова и, умея уловить создающееся у большинства отношение к этому явлению, придать этому отношению действующее на чувство выражение. Число, количество, пространство и время, играющее такую роль в критической оценке улик и доказательств при разборе уголовного дела, только бесплодно отягощают речь политического оратора. Речь последнего должна представлять же мозаику, не тщательно и во всех подробностях выписанную картину, а резкие общие контуры и рембрантовскую светотень. Ей надлежит связывать воедино чувства, возбуждаемые ярким образом, и давать им воплощение в легком по усвоению, полновесном по содержанию слове».

6. О каких качествах Т.Н.Грановского как лектора свидетельствуют воспоминания Б.Н.Чичерина, А.И.Герцена?

«Перед слушателями как бы живыми проходили образы могучих Гогенштауфенов и великих пап, возбуждалось сердечное участие к трагической судьбе Конрадина и к томящемуся в темнице королю Энцио, возникала чистая и кроткая фигура Людовика IX , скорбно озирающего назад, и гордая, смело и беззастенчиво идущая вперед фигура Филиппа Красивого. И все эти художественные изображения проникнуты были теплым сердечным участием к человеческим сторонам очерченных лиц. Все преподавание Грановского насквозь было пропитано гуманностью, оценкою в человеке всего человеческого, к какой бы партии он ни принадлежал, в какую бы сторону ни смотрел. Те высокие нравственные начала, которые в чистоте своей выражались в изложении общего хода человеческого развития, вносились и в изображение отдельных лиц и частных явлений. И все это получало, наконец, особенную поэтическую прелесть от удивительного изящества и благородства речи преподавателя. Никто не умел говорить таким благородным языком, как Грановский. Эта способность, ныне совершенно утратившаяся, являлась в нем как естественный дар, как принадлежность возвышенной и поэтической его натуры. Это не было красноречие, бьющее ключом и своим пылом увлекающее слушателей. Речь была тихая и сдержанная, но свободная, а с тем вместе удивительно изящная, всегда проникнутая чувством, способная пленять своею формою и своим содержанием затрагивать самые глубокие струны человеческой души. Когда Грановский обращался к слушателям с сердечным словом, не было возможности оставаться равнодушным; вся аудитория увлекалась неудержимым восторгом. Этому значительно содействовала и самая поэтическая личность преподавателя, тот высокий нравственный строй, которым он был насквозь проникнут, то глубокое сочувствие и уважение, которое он к себе внушал. В нем было такое гармоническое сочетание всех высших сторон человеческой природы, и глубины мысли, и силы таланта, и сердечной теплоты, и внешней ласковой обходительности, что всякий, кто к нему приближался, не мог не привязаться к нему всей душой...» (Б.Н.Чичерин)

«... Вслед за тем пришлось и мне видеть успех Грановского, да и не такой. Я говорю о его первом публичном курсе средневековой истории Франции и Англии».

«Лекции Грановского, – сказал мне Чаадаев, выходя с третьего или четвертого чтения из аудитории, битком набитой дамами и всем московским светским обществом, – имеют историческое значение. Я совершенно с ним согласен. Грановский сделал из аудитории гостиную, место свидания, встречи bcau mond"a. Для этого он не нарядил истории в кружева и блонды; совсем напротив, – его речь была строга, чрезвычайно серьезна, исполнена силы, смелости и поэзии, которые мощно потрясали слушателей, будили их. Смелость его сходила ему с рук не от уступок, а от кротости выражений, которая ему была так естественна, от отсутствия сентенций a" la française , ставящих огромные точки на крошечные і вроде нравоучений после басни. Излагая события, художественно группируя их, он говорил ими так, что мысль, не сказанная им, но совершенно ясная – представлялась тем знакомее слушателю, что она казалась его собственной мыслию.

Заключение первого курса было для него настоя щей овацией, вещью неслыханной в Московском университете. Когда он, оканчивая, глубоко тронутый, благодарил публику, – всё вскочило в каком-то опьянении, дамы махали платками, другие бросились к кафедре, жали ему руки, требовали его портрета. Я сам видел молодых людей с раскрасневшимися щеками, кричавших сквозь слезы: «Браво! Браво!» Выйти не было возможности...» (А.И.Герцен)

«Г-н Грановский читает довольно тихо, орган его беден, но как богато искупается этот физический недостаток прекрасным языком, огнем, связующим его речь, полнотою мысли и полнотою любви, которые очевидны не только в словах, но и в самой благородной наружности доцента! В слабом голосе его есть нечто проникающее в душу, вызывающее внимание. В его речи много поэзии и ни малейшей изысканности, ничего для эффекта; на его задумчивом лице видна внутренняя добросовестная работа...» (А.И.Герцен)

«Главный характер чтений Грановского: чрезвычайно развитая человечность, сочувствие, раскрытое ко всему живому, сильному, поэтичному, – сочувствие, готовое на все отозваться; любовь широкая и многообъемлющая, любовь к возникающему, которое он радостно приветствует, и любовь к умирающему, которое он хоронит со слезами. Нигде ничему не вырвалось слова ненависти в его чтениях; он проходил мимо гробов, вскрывал их – но не оскорбил усопших. Дерзкая мысль поправлять царственное течение жизни человечества далека была от его наукообразного взгляда, он везде покорялся объективному значению событий и стремился только раскрыть смысл их. Мне кажется, что именно этот характер преподавания возбудил такое сильное участие к чтениям Грановского...»

(А.И.Герцен)

«...А ведь Грановский не был ни боец, как Белинский, ни диалектик, как Бакунин. Его сила была не в резкой полемике, не в смелом отрицании, а именно в положительно нравственном влиянии, в безусловном доверии, которое он вселял, в художественности его натуры, покойной ровности его духа, в чистоте его характера и в постоянном, глубоком протесте против существующего порядка в России. Не только слова его действовали, но и его молчание, мысль его, не имея права высказаться, проступала так ярко в чертах его лица, что ее трудно было не прочесть...» (А.И.Герцен)

7. Какие особенности языковой формы и развития мысли данного фрагмента публичной лекции К.А.Тимирязева «Фотография природы и фотография в природе» (прочитана 19 марта 1895 г. для учащихся средних учебных заведений) позволяют ощутить незаурядное мастерство лектора?

«Ровно 300 лет тому назад, в конце великого XVI в., великого по той роли, которую он сыграл в развитии наук и искусств и еще более в освобождении человеческого духа от тяготевших над ним вековых оков, под ясным небом Италии, на берегу чарующего Неаполитанского залива, сделано было открытие, плодами которого вполне воспользовались только мы, люди конца XIX . Сделал его оригинальный человек, наполовину талантливый ученый, наполовину мистик, фантаст Джан Батиста Порта, портрет которого, сопровождаемый, согласно духу времени, символическими эмблемами его деятельности, украшает заголовок его книги «Магиа Натуралис». Открытие это заключалось в том, что, если в темной комнате (или в ящике) сделать отверстие, а еще лучше, если прикрыть это отверстие стеклянной чечевицей, то на противоположной стене мы увидим изображение находящихся перед ним домов, деревьев, садов, статуй, а главное, в наивном восторге восклицает Порта, движущиеся изображения прохожих, до того ясные, что мы можем узнать между ними своих знакомых. Этот прибор, камера-обскура, навеки обессмертил имя Джан Батиста Порта. И – что особенно любопытно – эта «Магиа Натуралис» была только разросшимся изданием книги, которую талантливый Порта издал в первый раз, когда ему было всего 15 лет, – факт, который особенно полезно подчеркивать перед этой аудиторией, т.к. он наглядно иллюстрирует слова одного французского писателя: гений – это идея юности, разработанная зрелым возрастом».

8. Чем в риторическом плане интересен отрывок из публичной лекции К.А.Тимирязева «Растение как источник силы» (прочитана в Петербурге в 1875 г.)?

«Когда-то, где-то на землю упал луч солнца, но он упал не на бесплодную почву, он упал на зеленую былинку пшеничного ростка, или лучше сказать, на хлорофилловое зерно. Ударяясь о него, он потух, перестал быть светом, но не исчез. Он только затратился на внутреннюю работу, он рассек, разорвал связь между частицами углерода и кислорода, соединенными в углекислоте. Освобожденный углерод, соединяясь с водой, образовал крахмал... В той или другой форме он вошел в состав хлеба, который служил нам пищей. Он преобразовался в наши мускулы, в наши нервы. И вот теперь атомы углерода стремятся в наших организмах вновь соединиться с кислородом, который кровь разносит во все концы нашего тела. При этом луч солнца, таившийся в них в виде химического напряжения, вновь принимает форму явной силы. Этот луч солнца согревает нас. Он приводит нас в движение. Быть может в эту минуту он играет в нашем мозгу...

Пища служит источником силы в нашем организме потому только, что она – не что иное, как консерв солнечных лучей».

9. Какие риторические средства использованы в приведенных ниже отрывках из лекций В.О.Ключевского?

«... Дворец представлял не то маскарад с переодеванием, не то игорный дом. Дамы меняли костюмы по два, по три раза в день, императрица даже по пяти раз, почти никогда не надевая два раза одного и того же платья. С утра до вечера шла азартная игра на крупные суммы среди сплетен, подпольных интриг, пересудов, наушничества и флирта, флирта без конца. По вечерам сама императрица принимала деятельное участие в игре. Карты спасали придворное общежитие: другого примиряющего интереса не было у этих людей, ежедневно встречаясь во дворце, сердечно ненавидели друг друга. Говорить прилично между собой им было не о чем; показать свой ум умели только во взаимном злословии; заводить речь о науке, искусстве или о чем-либо подобном остерегались, будучи круглыми невеждами; половина этого общества, по словам Екатерины, наверное, еле умела читать и едва треть умела писать. Это была мундирная придворная лакейская, нравами и понятиями мало отличающаяся от ливрейной, несмотря на присутствие в ее среде громких старофамильных имен, титулованных и простых».

«... Елизавета царствовала 20 лет, с 1741 по 1761 год, и царствование ее было не без славы. Это была веселая и набожная царица, от вечерни ездила на бал и с бала к заутрени. Любя и глубоко чтя святыню русской церкви, она любила и все приятное, что можно позаимствовать из католического и протестантского Запада. Вечно вздыхая по иноческой жизни, она оставила после себя гардероб в несколько тысяч платьев. Она имела огромное влияние на судьбу Западной Европы и до конца жизни была уверена, что в Англию можно проехать сухим путем. Она побеждала Фридриха Великого, брала Берлин и усердно поила своих министров мадерой, которая водилась не при каждом европейском дворе. Воспитанная французом Рамбуром, по принуждению царствуя в национальном духе, она до страсти любила французов и до тонкости знала таинства русской кухни, не имела соперниц в изготовлении русских блюд...»

10. Прочитайте фрагмент из речи В.О.Ключевского «Евгений Онегин и его предки», произнесенной на заседании Общества любителей российской словесности 1 февраля 1887 г., найдите языковые средства установления контакта со слушателями; слова, выражающие оценку. Какие средства выразительности использует автор?

«При жизни Пушкина «Евгений Онегин» был предметом критики или удивления как крупная литературная новость. Теперь он просто предмет изучения как историко-литературный памятник. Для нас он не был ни тем, ни другим: мы не разбирали его, как разбирали тогда новые повести Тургенева, но мы и не комментировали его, как «Слово о полку Игореве» или «Недоросля». Он не был для нас только роман в стихах, случайное и мимолетное литературное впечатление; это было событие нашей молодости, наша биографическая черта, перелом развития, как выход из школы или первая любовь. При первом чтении мы беззащитно отдавались обаянию стиха, описаний природы, задушевности лирических отступлений, любовались подробностями, составлявшими декорации драмы, разыгранной в романе, не обращая особенного внимания на самую драму. Потом, перечитывая роман, мы стали вдумываться и в эту драму, в ее несложную фабулу и трагическую развязку, задавать себе вопросы и из ответов на них извлекать житейские правила. Мы горько упрекали Онегина, зачем он убил Ленского, хотя не вполне понимали, из-за чего Ленский вызвал на дуэль Онегина. Каждый из нас давал себе слово не отвергать так холодно любви девушки, которая его так полюбит, как Татьяна любила Онегина, и особенно если напишет ему такое же хорошее письмо. Читая «Онегина», мы впервые учились наблюдать и понимать житейские явления, формулировать свои неясные чувства, разбираться в беспорядочных порывах и стремлениях. Это был для нас первый житейский учебник, который мы робкою рукой начинали листовать, доучивая свои школьные учебники; он послужил нам «дрожащим гибельным мостком», по которому мы переходили через кипучий темный поток, отделявший наши школьные уроки от первых житейских опытов. Может быть, такое отношение к роману было педагогическим недосмотром наших воспитателей или нашим эстетическим пороком; может быть, это было только преждевременным и излишним напряжением эстетического чувства, предохранившим нас от многих действительных пороков. Я этого не знаю; я только отмечаю факт, не ценя его, не произнося приговора над своею молодостью. Судите вы и, если угодно, осуждайте за это нас или наших воспитателей».

11. Какие советы может почерпнуть начинающий лектор из следующих слов В.О.Ключевского:

«Гармония мысли и слова – это очень важный и даже нередко роковой вопрос для нашего брата преподавателя. Мы иногда портим все дело нежеланием подумать, как нужно сказать в данном случае, и корень тяжких неудач наших в неумении высказать свою мысль, одеть ее как следует. Иногда бедную худенькую мысль мы облечем в такую пышную форму, что она путается, теряется в ненужных складках собственной оболочки и до нее трудно добраться, а иногда здоровую, свежую мысль выразим так, что она вянет и блекнет в нашем выражении, как цветок, попавший под тяжелую, жесткую подошву. Во всем, где слово служит посредником перед людьми, в преподавании особенно, неудобно как переговорить, так и недоговорить».

Приведите доказательства образности и картинности данного текста.

12. Основываясь на высказываниях известных теоретиков риторики XIX века, сформулируйте требования, предъявляемые к построению и языковому оформлению речи:

«В центре внимания, восприятия всегда должно быть содержание». (А.И.Галич)

"Показание содержания пусть будет всегда в высочайшей степени ясно и за всем тем по возможности кратко». (А.И.Галич)

«Впрочем, как бы распространения ни были важны и выгодны для оратора, он тщательно должен наблюдать за тем, чтобы не ослабить их силы худым употреблением, а это неминуемо последовало бы тогда, когда он захотел бы действовать многословием, повторением уже того, что сказано, только в других выражениях...» (А.И.Галич)

«Но как бы фигуры ни были хороши и важны, – писатель в употреблении оных должен быть крайне осмотрителен и не думать, чтобы торжество речи от них зависело. Напротив, – слишком частые и неуместные украшения дают языку форму принужденную, педантичную. Чувство и жар страсти – вот что одушевляет слово, которому кудрявые выражения служат только одеждой». (А.И.Галич)

«Роскошные украшения лишь слабо освещают речь темную, утомляют слушателя или читателя, не доставляя никакого удовольствия». (И.И.Давыдов)

«Все, что мы сами ясно понимаем, можем также ясно передать другим, если только вникнем в изложение. Напротив, не должно писать о том предмете, которого мы совершенно не понимаем». (И.И.Давыдов)

«Мысль и звук, как тело мысли, действуют одна на другой взаимно и тесно между собой соединены». (И.И.Давыдов)

«Вообще фигуры и метафоры неприлично употреблять без разбора: они всегда должны быть сообразны с мыслями и чувствованиями». (И.И.Давыдов)

«Есть люди, кои полагают красноречие в громких словах и выражениях и думают, что быть красноречивым – значит блистать риторическими украшениями, и чем высокопарнее, тем, кажется им, красноречивее. Они мало заботятся о мыслях и их расположении и хотят действовать на разум, волю и страсти тропами и фигурами. Они ошибаются». (Н.Ф.Кошанский)

«Должно соразмерять силу выражений с движением чувства и обороты речи с ее достоинством. Излишние восклицания, например, и игра слов ни к чему не ведут...» (К.П.Зеленецкий)

«Фигуры вносятся в речь не с целью украсить ее, а только тогда, когда этого требует естественное течение мысли». (К.П.Зеленецкий)

«Ораторская декламация требует, чтобы каждое слово в устах оратора было одушевлено, чтобы одушевление это выражалось во взгляде и в движениях тела, которые... должны соответствовать тону речи и различным его изменениям». (К.П.Зеленецкий)

«Все отдельные части слова должны непременно споспешествовать к достижению оной троякой цели [научение, убеждение, искусство тронуть слушателя]». (А.Ф.Мерзляков)

«Самое важное дело оратора, желающего обладать сердцами своих слушателей, есть возбуждение страстей... Для успешного управления страстей оратору необходимо нужно глубокое познание сердца человеческого...» (А.Ф.Мерзляков)

«Открывать в одной мысли другие, искать в данном предложении новых – значит мыслить. Нельзя тому сочинять, кто не умеет и не хочет учиться мыслить. Нельзя тому сочинять, кто не умеет и не хочет учиться думать; хорошо писать – значит хорошо думать». (Н.Ф.Кошанский)

«Слог должен быть приличен предмету... Слог должен быть приличен лицам, месту и времени... Мысли, картины и все украшения были так близки и свойственны предмету...» (Н.Ф.Кошанский)

13. Прочитайте приведенную ниже рецензию на «Общую реторику» Н.Кошанского В.Г.Белинского и составьте тезисы, представляющие взгляды революционного демократа на задачи, назначение, содержание риторики как науки и способы овладения красноречием. Что в предлагаемой Н.Кошанским риторической системе вызывает отрицательную реакцию критика?

«...Чаще всего смешиваются у нас понятия: наука и искусство. Самое слово наука у нас неверно выражает заключенное в нем понятие. Простой народ наш правильно употребляет это слово, говоря о мальчике, отданном учиться сапожному ремеслу: он отдан в науку. То, что называется scientiascience Wissenschaft, у нас должно бы называться не наукою, а знанием. Наука ничему не учит, ничему не выучивает: она дает знание законов, по которым существует все существующее; она многоразличие однородных предметов приводит в идеальное единство. Искусство имеет более практическое значение: оно больше способность, талант, умение что-либо делать, нежели знание чего-либо. Искусства бывают двух родов: творческие и технические. Деятельная, производительная способность в первых бывает в людях, как дар природы; учение и труд развивают этот дар, но самого дара не дают тем, кому не дано его природою. Технические искусства даются людям наукою в смысле, как понимает это слово простой народ, – в смысле практического учения, изучения, навыка. И в творческих искусствах есть своя техническая сторона, доступная и бездарным людям: можно выучиться писать легкие и гладкие стихи, разбирать ноты и лучше или хуже разыгрывать их, срисовывать копии с оригиналов и т.п, но поэтом, музыкантом, живописцем нельзя сделаться учением и рутиною. Все, что существует, существует на основании неизменных и разумных законов и потому подлежит ведению науки (знание); следовательно, и искусство подлежит ведению науки, но не иначе, как только предмет знания, а совсем не как предмет обучения, то есть мастерство, которому можно выучиться посредством науки. Искусствам учатся – это правда, особенно таким, в которых техническая сторона преимущественно важна и трудна; но здесь учение особенного рода – учение практическое, а не теоретическое, учение не по книге, а по наглядному указанию мастера. Таковы и все технические искусства, все ремесла. Напишите самое ясное, самое толковитое руководство к искусству шить сапоги, – самый понятливый и способный человек в пятьдесят, во сто лет не выучится по вашей книге шить сапоги так хорошо, как бы выучился он в несколько месяцев у хорошего мастера, при посредстве его наглядных указаний и своего упражнения и навыка. В таком точно отношении находится наука к искусству. Иной эстетик-критик судит лучше художника о произведении самого этого художника, но сам не в состоянии ничего создать. В сфере искусства ученый знает, художник умеет.

Но не все, к несчастию, понимают это и теперь; еще меньше все понимали это прежде. Вот откуда явилась реторика, как наука красноречия, наука, которая брала на выучку кого угодно сделать великим оратором; вот откуда явилась пиитика, как наука делать поэтами даже людей, которые способны только мостить мостовую.

Реторика получила свое начало у древних. Социализм и республиканская форма правления древних обществ сделали красноречие самым важным и необходимым искусством, ибо оно отворяло двери к власти и начальствованию. Удивительно ли, что все и каждый хотели быть ораторами, хотели иметь влияние на толпу посредством искусства красно говорить? Поэтому изучали речи великих ораторов, анализировали их и дошли до открытия тропов и фигур, до источников изобретения; стали искать общих законов в частных случаях. Оратор сильно всколебал толпу могучим чувством, выраженным в фигуре вопрошения, – и вот могучее чувство отбросили в сторону, а фигуру вопрошения приняли к сведению: эффектная-де фигура, и на ней как можно чаще надобно выезжать – всегда вывезет. Это напоминает басню о глупом мужике или глупой обезьяне, которая, увидев, что ученый, принимаясь за чтение, всегда надевал на нос очки, тоже достала себе очки и книгу, хотела читать и с досады, что ей не читается, разбила очки. Но люди бывают иногда глупее обезьян. Из наблюдений и анализа над речами великих ораторов они составили сбор каких-то произвольных правил и назвали этот сбор реторикою. Явились риторы, которые к ораторам относились, как диалектики и софисты относились к философам, и начали обучать людей искусству красноречия; завелись школы, но из них выходили все-таки не ораторы, а риторы. Какая разница между оратором и ритором? Такая же, как между философом и софистом, между присяжным судьею (jury ) и адвокатом: философ в диалектике видит средство дойти до знания истины, – софист в диалектике видит средство остаться победителем в споре; для философа истина – цель, диалектика – средство; для софиста и истина и ложь – средство, диалектика – цель; присяжный судья видит свою цель в оправдании невинного, в осуждении виновного; адвокат видит свою цель в оправдании своего клиента, прав ли он, или виноват – все равно. Оратор убеждает толпу в мысли, великость которой измеряется его одушевлением, его страстию, его пафосом и, следовательно, жаром, блеском, силою, красотою его слова; ритору нет нужды до мысли, в которой он хочет убедить толпу: ритор – человек маленький, и мысль его может быть подленькою, даже у него может не быть вовсе никакой мысли, а только гаденькая цель, – и лишь бы ее удалось ему достигнуть, а до прочего ему нет дела. И там, где оратор берет вдохновением, бурею страстей, громом и молниею слова, там ритор хочет взять тропами и фигурами, общими местами, выточенными фразами, округленными периодами. Но в древности реторика еще имела какой-нибудь смысл. Когда в какой-нибудь республике переводились на время великие люди, тогда народом управляли крикуны и краснобаи, то есть риторы. А много ли людей, которые для такой цели не стали бы учиться реторике? – Но скажите, бога ради, зачем нужна реторика в новом мире? Зачем она даже в Англии и во Франции? Ведь Питт и Фокс были не только ораторы, но и государственные люди? Ведь в наше время, когда вся общественная машина так многосложна, так искусственна, даже и великий по таланту оратор недалеко уйдет, если в то же время он не будет государственным человеком. И каким образом реторика сделает кого-нибудь красноречивым в Англии и во Франции, и кто из английских и французских парламентских ораторов образовался по реторике? Разве реторика дает кому-нибудь смелость говорить перед многочисленным собранием? Разве она дает присутствие духа, способность не теряться при возражениях, умение отразить возражение, снова обратиться к прерванной нити речи, находчивость, талант всемогущего слова «кстати»? Приведем известный пример из древнего мира. Демосфен говорил о Филиппе, а ветреные афиняне толковали между собой о новостях дня; раздраженный оратор начинает им рассказывать пустую побасенку, – и афиняне слушают его внимательно. «Боги! – воскликнул великий оратор, – достоин вашего покровительства народ, который не хочет слушать, когда ему говорят об опасности, угрожающей его отечеству, и внимательно слушает глупую сказку!» Разумеется, эта неожиданная выходка устыдила и образумила народ. Скажите: какая реторика научит такой находчивости? Ведь подобная находчивость – вдохновение! Вздумай кто-нибудь повторить эту выходку – толпа расхохочется, потому что толпа не любит людей, которые велики или находчивы задним числом. Какая реторика даст человеку бурный огонь одушевления, страсть, пафос? Нам возразят: конечно, не даст, но разовьет эти счастливые дары природы. Неправда! их может развить практика, трибуна, а не риторика. Гений полководца нуждается в хороших книгах о военном искусстве, но развивается он на полях брани. И чем бы могла реторика развить гений оратора: неужели тропами, метафорами и фигурами? Но что такое тропы, метафоры и фигуры, если выражение страсти – не произведение вдохновения? Истинный оратор употребляет тропы и фигуры, не думая о них. То энергическое выражение, которым он всколебал толпу, иногда срывается с его уст нечаянно, и он сам не предвидел, не находил его в своей голове, будучи отделен от него только двумя словами предшествовавшей фразы. Ученикам задают писать тропы и фигуры: не значит ли это задавать им работу – быть вдохновенными, страстными? Это напоминает соловья в когтях у кошки, которая заставляет его петь. Да чего не бывает на белом свете! В старину в семинариях, в классе поэзии, задавали ученикам описывать в стихах разные назидательные предметы...

Итак, какую же пользу может приносить реторика? Не только реторики, – даже теории красноречия (как науки красноречия) не может быть. Красноречие есть искусство, – не целое и полное, как поэзия: в красноречии есть цель, всегда практическая, всегда определяемая временем и обстоятельствами. Поэзия входит в красноречие как элемент, является в нем не целью, а средством. Часто самые увлекательные, самые патетические места ораторской речи вдруг сменяются статистическими цифрами, сухими рассуждениями, потому что толпа убеждается не одною красотою живой изустной речи, но вместе с тем и делом и фактами. Один оратор могущественно властвует над толпою силою своего бурного вдохновения; другой – вкрадчивою грациею изложения; третий – преимущественно ирониею, насмешкой, остроумием; четвертый последовательностью и неясностью изложения и т.д. Каждый из них говорит, соображаясь с предметом своей речи, с характером слушающей его толпы, с обстоятельствами настоящей минуты. Если б Демосфен вдруг воскрес теперь и заговорил в английской нижней палате самым чистым английским языком, – английские джентльмены и Джон Буль ошикали бы его; а наши современные ораторы плохо были бы приняты в древней Греции и Риме. Мало того: французский оратор в Англии, а английский во Франции не имели бы успеха, хотя бы они, каждый в своем отечестве, привыкли владычествовать над толпой силою своего слова. И потому, если вы хотите людям, которые не готовятся быть ораторами, дать понятие о том, что такое красноречие, а людям, которые хотят быть ораторами, дать средство к изучению красноречия, – то не пишите реторики, а переберите речи известных ораторов всех народов и всех веков, снабдите их подробною биографиею каждого оратора, необходимыми историческими примечаниями, – и вы окажите этою книгою великую услугу и ораторам и неораторам.

Но зачем реторика у нас в России? – Затем, чтоб учить детей сочинять?.. Многие смеются над определением грамматик, что она учит правильно говорить и писать. Определение очень умное и очень верное! Всеобщая грамматика есть философия языка, философия человеческого слова: она раскрывает систему общих законов человеческой речи, равно свойственных каждому языку. Частная грамматика учит не чему иному, как правильно говорить и писать на том или другом языке: она учит не ошибаться в согласовании слов, в этимологических и синтаксических формах. Но грамматика не учит хорошо говорить, потому что говорить правильно и говорить хорошо – совсем не одно и то же. Случается даже так, что говорить и писать слишком правильно значит говорить и писать дурно. Иной семинарист говорит и пишет, как олицетворенная грамматика, его нельзя ни слушать, ни читать; а иной простолюдин говорит неправильно, ошибается и в склонениях и в спряжениях, а его заслушаешься. Из этого не следует, чтоб грамматике не должно было учиться и чтоб грамматика была вздорная наука: совсем напротив! Неправильная речь одаренного способностию хорошо говорить простолюдина была бы еще лучше, если б он знал грамматику. Дело в том только, чтоб грамматика знала свои границы и слушалась языка, которого правила объясняет: тогда она научит правильно и писать и читать; но все-таки только правильно, не больше: учить же говорить и писать хорошо – совсем не ее дело. Сколько мы догадываемся, на это претендует реторика. Нелепость, сущая нелепость! Кто готовится в государственные ораторы, – тот пусть изучает речи государственных ораторов, слушает их, как можно чаще бывает в обществе государственных людей; кто готовится в адвокаты, тот пусть не выходит из судебных мест, пусть ищет общества адвокатов; но еще лучше, если тот и другой как можно чаще сами будут пробовать свои силы на избранном поприще; кто хочет блистать своим разговором в светском обществе, тот пусть живет в свете; кто хочет посвятить себя литературе, тот пусть изучает писателей своего отечества и следит за современным движением литературы. Но и тот, и другой, и третий, и четвертый больше всего пусть опасаются реторики! Скажут: в искусстве говорить, особенно в искусстве писать, есть своя техническая сторона, изучение которой очень важно. Согласны; но эта сторона нисколько не подлежит ведению реторики. Ее можно назвать стилистикою, и она должна составить собою дополнительную, окончательную часть грамматики, высший синтаксис, то, что в старинных латинских грамматиках называлось: syntaxis ornata и syntaxis figurata . Этот высший синтаксис должен заключать в себе главы: 1) о предложениях и периодах, 2) о тропах и 3) об общих качествах слога – чистоте, ясности, определенности, простоте и проч. в отношении к выражению. В главе о предложениях и периодах должны быть объяснены общие, на логическом строении мысли основанные формы речи; в периоде должно показать силлогизм; надобно обратить особенное внимание на то, чтоб отделить внешнюю форму от внутренней и научить по возможности избегать школьной формы выражения. Так, например, всякий школьник, особенно учившийся по «Реторике» г.Кошанского, необходимою принадлежностью условного периода почитает союзы: если, то; надо внушить ему, что условность может заключаться и в периоде без если и то, как, например: скажешь правду, потеряешь дружбу, и что эта последняя форма проще, легче и лучше первой. В главе о тропах не должно гоняться за пошлыми примерами или искать их непременно в сочинениях известных писателей, но брать их преимущественно в обыкновенном, разговорном языке, в пословицах и поговорках. Надо показать ученику, что тропы породили необходимость образного выражения и что тропы лучше всего объясняют и оправдывают философское положение: «Ничего не может быть в уме, чего не было в чувстве». Лучшие примеры тропов должны быть в таком роде: острый ум, тупая память, следы преступления, иметь кусок хлеба и т.п. Что касается до фигур, которые, как известно, разделяются риторами на фигуры слов и фигуры мыслей, – то о них лучше всего совсем не упоминать. Кто исчислит все обороты, все формы одушевленной речи? Разве риторы исчислили все фигуры? Нет, учение о фигурах ведет только к фразистости. Все правила о фигурах совершенно произвольны, потому что выведены из частных случаев. Что касается до главы «О слоге вообще», – она должна состоять из опытных наблюдений, из общих замечаний и отнюдь не должна претендовать на наукообразное изложение. Чтоб приучить ученика владеть фразою и не затрудняться в выражении мысли, – всего менее нужна теория и всего более практика. Упражняйте его в переложении стихов на прозу, а главное – в переводах с иностранных языков. Это истинная и единственная школа стилистики. Борьба между духом двух различных языков, сравнение средств того и другого для выражения одной и той же мысли, всегдашнее усилие найти на своем языке фразу, вполне соответствующую фразе иностранного языка: это всего лучше развяжет перо ученика и, кроме того, всего лучше заставит его вникнуть в дух родного языка. Но эти так называемые источники изобретения, эти топики, эти общие места (lieux communs ), которыми реторика гордится, как своими истинными и главными содержанием, – все это решительно пустяки, и пустяки вредные, губительные. Мальчику задают сочинение на какую-нибудь описательную, а чаще всего отвлеченную тему: велят ему или описать весну, зиму, восход солнца, или доказать, что леность есть мать пороков, что порок всегда наказывается, а добродетель всегда торжествует; боже великий, какое варварство! Мальчик сочиняет! Мальчик – сочинитель! Да знаете ли вы, господа-риторы, что мальчик, который сочиняет, почти то же, что мальчик, который курит, волочится за женщинами, пьет водку?.. Во всех этих четырех случаях равно губительно упреждается природа искусственным развитием, и мальчишка играет роль взрослого человека. Где ему рассуждать о природе, когда вся прелесть, все блаженство его возраста в том и состоит, что он любит природу, не зная как и за что? А вы заставляете его находить причины его любви к природе и анализировать это чувство! Мальчик любит своих товарищей, с некоторыми из них дружен, – почему? – по простой симпатии, которая влечет человека к человеку, соединяет возраст с возрастом, – а вы заставляете его насильно уверяться, что это происходит в нем то от того, то от другого, то от нужды в помощи ближнего, то от пользы общего труда! Что из этого выходит? – мальчик был добрый шалун, который любил своих товарищей просто за то, что ему с ними было весело, – этот мальчик, искусившийся в реторике, начинает разделять свое чувство на простое знакомство, на приязнь и дружбу; дружбы у него является несколько родов, и он уже по рецептам начинает направлять свое расположение к ближним, и его чувство делается искусственно, ложно. Из живого, здорового полнотою чувства ребенка делается рефлектер, резонер, умник, и чем лучше он говорит о чувствах, тем беднее он чувствами, – чем умнее на словах, тем пустее он внутренно. От дружбы недалека любовь, – и вот прежде, чем пробудилась в нем неопределенная потребность этого чувства, он уже знает любовь в теории, говорит об измене, ревности и кровавом мщении. Он влюбляется не по невольному влечению, а по выбору, по рефлексии, и описывает, анализирует свое чувство или в письме к другу, или в своем дневнике, или в стишонках, которые он давно уже кропает. Результат всего этого тот, что в мальчике не остается ничего истинного, что он весь ложен, что непосредственное чувство у него заменено прихотью мысли. Прежде нежели почувствует он что-нибудь, он назовет это, определит. Он не живет, а рссуждает. И вот он уже не мальчик, ему уже двадцать лет, – и в этот-то счастливый возраст полноты жизни он старик: на все смотрит с презрением, с ирониею; он все испытал, все узнал; для него нет счастия – осталось одно разочарование, одни погибшие надеж ды, его настоящее скучно, будущее мрачно. Вот оно – нравственное растление, вот оно – развращение души и сердца! Конечно, много причин такому явлению, и смешно было бы всю вину взвалить на реторику; но ясно и неопровержимо, что реторика – одна из главных причин такого грустного явления. Мальчику задают тему: «Порок наказывается, добродетель торжествует». Сочинение, в форме хрии или рассуждения, должно быть представлено через три дня, а иногда и завтра. Что может знать мальчик о пороке или добродетели? Для него это – отвлеченные и неопределенные понятия; в его уме нет никакого представления о пороке и добродетели: что же напишет он о них? Не беспокойтесь – реторика выручит его: она даст ему волшебные вопросы: кто, что, где, когда, как, почему и т.п., вопросы, на которые ему стоит только ответить, чтоб по всем правилам науки молоть вздор о том, чего он не знает. Реторика научит его брать доводы и доказательства от причины, от противного, от подобия, от примера, от свидетельства, а потом вывести заключение. Удивительная школа фразерства! Ясно, что «реторика есть наука красно писать обо всем, чего не знаешь, чего не чувствуешь, чего не понимаешь». Удивительная наука! заику она делает краснобаем, дурака – мыслителем, немого – оратором. И потому, когда прочтут драму, в которой оболгано сердце человеческое, говорят: реторика! Когда прочтут роман, в прочтут пустозвонное стихотворение без чувства и мысли, говорят: реторика! котором оболгана изображаемая в нем действительность, говорят: реторика! Когда услышат взяточника, рассуждающего о благонамеренности, лицемера, рассуждающего о развращении нравов, говорят: реторика! Словом, все ложное, пошлое, всякую форму без содержания, все это называют реторикой! Учитесь же, милые дети, реторике: хорошая наука!

Всякая наука должна иметь определенное, только ей одной принадлежащее содержание; она не должна соединять в себе нескольких наук вдруг. Так как наука есть органическое построение идеальной сущности предмета, составляющего ее содержание, – то в ней все должно выходить и развиваться из одной мысли, а эта мысль должна быть вполне схвачена ее определением. Г-н Кошанский даже не позаботился определить, что такое реторика и какое ее содержание. Он начинает с того, что ничто столько не отличает человека от прочих животных, как сила ума и дар слова. До сих пор мы думали, что человека отличает от животных разум, а не сила ума. По определению г. Кошанского выходит, что и у животных есть ум, только не столь сильный, как у человека. Сила ума, по мнению г. Кошанского, открывается в понятиях, суждениях и умозаключениях, составляющих предмет логики. Дар слова заключается в прекраснейшей способности выражать чувствования и мысли, что составляет предмет словесности; а словесность заключает в себе грамматику, реторику и поэзию (поэзия – наука!..) и граничит с эстетикою. Потом, грамматика занимается у г. Кошанского словами; реторика – преимущественно мыслями (которыми недавно занималась у него логика); поэзия – чувствованиями (стало быть, в поэзии нет мыслей!..); в эстетике хранятся (словно в архиве!) мечтательные начала не только словесных наук (грамматики, реторики и поэзии!..), но и всех искусств изящных...

Скучно говорить о таких странностях... виноваты – о такой реторике, то есть о таком наборе слов, лишенном всякого содержания, всякого значения, всякого смысла. «Реторика» г. Кошанского, как и все реторики, говорит и о родах прозаических сочинений, учит: как писать историю, как писать ученые трактаты, как описывать то или другое, как писать письма... Что за нелепость! Да разве всему этому выучиваются? Это все равно, что учить (по книге), как вести себя на похоронах и как держать себя на свадьбе, как обращаться на балу и как разговаривать на званом обеде. Дайте молодому человеку прочесть несколько хороших исторических сочинений, познакомьте с хорошими авторами, между сочинениями которых есть и описания, и рассуждения, и письма, и разговоры, – и он сам поймет, как что пишется. Но вы непременно хотите искажать естественное развитие, хотите знакомить ум детей с предметами, которые не поражали их чувства, – и удивляетесь, что из ваших учеников выходят автоматы, которые отлично-хорошо знают, как что пишется, а сами не умеют ничего написать и не в состоянии понять и оценить написанного другими. Г-н Кошанский, по обычаю всех риторов, от Василия Кирилловича Тредиаковского, профессора элоквенции, до риторов нашего времени, разделяет слог на высокий, средний и низкий и обстоятельно объясняет, какие сочинения каким слогом пишутся. Г-н Кошанский забыл глубокомысленное выражение Бюффона: в слоге весь человек, – забыл, что, кроме небывалых высокого, среднего и низкого слогов, есть еще неисчислимое множество действительно существующих слогов: есть слог Ломоносова, есть слог Державина, слог Фонвизина, Карамзина, Жуковского, Батюшкова, Пушкина, Грибоедова и проч. Он забыл, что слогов не три, а столько, сколько было и есть на свете даровитых писателей.

И потом: что за пустая манера разделять сочинения на роды по внешней форме и определять, к какому роду сочинений какой приличен слог? Вы были свидетелями наводнения, разрушившего город: в вашей воле описать его в форме письма или в форме простого рассказа. Слог вашего описания будет зависеть от характера впечатления, которое произвело на вас это событие. Как можно сказать, каким слогом должно вам написать письмо к вашему брату о смерти вашего отца? В наставлении о написании рассуждений г. Кошанский ввел логику: жаль, что не включил он в свою реторику ни географии, ни минералогии!.. Что за нелепости пишутся под именем «реторик»!

В России конца XVIII - начала XIX в. складывается риторическая школа российских академиков, давшая импульс развитию университетской школы красноречия. Среди риторических сочинений особое место занимают «Правила высшего красноречия» М.М. Сперанского, написанные в 1792 г. При жизни автора рукопись не была напечатана, и только через пять лет после смерти Сперанского, в 1844 г., «Правила» подготовил к публикации профессор Санкт - Петербургской духовной академии И.Я. Ветринский.
Первым условием успеха оратора Сперанский считает природное дарование: красноречие «есть дар потрясать души, переливать в них свои страсти и сообщать им образ своих понятий». Природному дару помочь в этом может наука. Сравнивая хорошую речь с драгоценными камнями, Сперанский говорит, что необходимо изучать, каким образом усилить сияние этих камней, очищая, отделывая их и располагая в наиболее удачном месте.
Для возбуждения страстей, считает Сперанский, «оратор должен быть сам пронзен страстью». Но при этом не умаляется значение мысли как неотъемлемой стороны истинного словесного мастерства.
Исходя из древнего афоризма Поэтами рождаются, ораторами становятся, Сперанский советовал усиливать собственное красноречие чтением правил, изучением образцов и упражнениями в сочинении. Сам автор, бесспорно, владел тайнами слова.
На рубеже XVIII—XIX вв. в развитии риторической науки в России одно из видных мест занимают труды академика И.С. Рижеского. Славу ему принесли «Логика», «Опытриторики». «Политическое состояние Древнего Рима». Книги Рижского были признаны классическими. Первый ректор Харьковского университета и первый профессор красноречия, стихотворства и языка российского в этом университете, он читал курсы по теории красноречия, истории российской словесности. Продолжая работать над риторикой, автор внес немало исправлений и дополнений, так что третье издание книги вышло под названием: «Опыт риторики, сочиненный и ныне вновь исправленный и пополненный Иваном Рижским» (1809). Это издание риторики оказалось самым популярным.
Книга начинается с главы, посвященной вопросам чистоты языка, отношению к двуязычию — смешению славянской и русской речи. Это было продиктовано необходимостью нормализации и усовершенствования литературного языка. Оратор должен в совершенстве владеть родным языком, для чего необходимо, считает Рижский, чтение книг, общение с просвещенными людьми и частое обращение к Словарю российского языка.
Необычно построение риторики: книга содержит четыре части, материал в них расположен по - новому. Наиболее традиционной является вторая часть - «О совершенствах слова, которые происходят от мыслей, или О изобретении» (главой об изобретении обычно начинались другие риторики). Третья часть — «О расположении и о различных родах прозаических сочинений» - представляет собой изложение теории жанров прозаической литературы XVIII в. (от жанра писем до исторических сочинений). Четвертая часть называется «О слоге, или О совершенствах слога». Авторы риторик обычно включали раздел о слоге в главу об украшениях, но И.С. Рижский выделил тему о слоге в отдельную часть, и тому были весомые основания. Теория слога в истории русского литературного языка конца XVIII в. была чрезвычайно актуальна в связи с проблемой двуязычия.
Риторика Рижского близка по содержанию к практической стилистике. Свидетельство тому - параграфы о пристойности слов и выражений, оточности слов, о ясности сочинения, о плавности и благозвучии речи. Вот один из советов для «витии»: «Должно остерегаться стечения многих согласных или гласных букв, например. "Приношение жертв в страхе" или "Знание философии и истории". Обучение красноречию имело практическую направленность и считалось обязательным в высших учебных заведениях того времени. По мнению Рижского, внимательное упражнение в российском слове способствует задаче «хорошо изъяснять свои мысли и здраво рассуждать».
Благодаря трудам Рижского культура русской речи стала одной из центральных проблем эпохи.
Рассматривая великих русских риториков нельзя не упомянуть А.С. Никольского, который в истории риторики известен как ученый-словесник и переводчик. Самым популярным был его перевод Квинтилиана «Двенадцать книг риторических наставлений». В 1802 г. ученый был удостоен звания академика.
Особенность трудов Никольского в том, что грамматика и риторика у него дополняли одна другую. Автор рассматривал их как фундаментальные основы курса словесности. Он поставил во главу угла анализ текста и его синтаксических компонентов, стараясь дать системное представление о разных, но взаимообусловленных частях произведения.
Отличительная черта риторики Никольского — обостренное внимание к проблемам жанров. Автор характеризует прозаическую, ораторскую и стихотворную речи, что определило специфику всего теоретического курса. Рассуждая о сходстве «слога с родом сочинений», автор классифицировал слог в зависимости от жанра: философский трактат, история, басня, роман, театральная пьеса должны быть написаны по-разному.
В последней главе риторики «О произношении» автор показывает преимущества звучащей речи, рассуждая о правильности выговора «речений и периодов», о темпе речи, интонации, о повышении и понижении голоса, его напряжении и ослаблении. Это обращает внимание на особенности публично произнесенного слова.
А.Ф. Мерзляков (1778—1830) профессор Московского университета, один из самых видных представителей филологической науки в первой половине XIX в. Он был в свое время известным поэтом, переводчиком, литературным критиком. Его риторика, предназначенная учащимся светских учебных заведений, пользовалась большой популярностью. Первое издание книги вышло в Москве в 1809 г. под названием « Краткая риторика, или Правила, относящиеся ко всем родам сочинений прозаических. В пользу благородных воспитанников университетского пансиона». В пособии детально разработана теория слога.
О своеобразии слога можно рассуждать, учитывая характер писателя; «сущность материи, которую избрал, и цель, которую он поставил». К существенным признакам хорошего слога автор относит «правильность, ясность, пристойность и приличие, благородство, живость, красоту и благозвучие».
Ясность является важнейшим свойством слога. Автор перечислил основные погрешности «против чистоты и правильности языка». Во-первых, не следует использовать слова, «которые необыкновенны, т.е. или слишком стары, или слишком новы, или образованы не свойственно гению языка». Во-вторых, необходимо соблюдать правила синтаксиса. В-третьих, не следует употреблять слова в несвойственном им значении или вводить «провинциализмы», которые не известны широкому кругу людей.
Отдельные главы учебника посвящены правилам сочинения писем, диалогов, ораторских речей.
К разряду учебных риторик принадлежит и книга «Основания красноречия, преподаваемые учителем Малиновским». Интересно, что с правилами красноречия автор знакомит, используя метод Сократа. Родоначальник диалектики, Сократ учил молодежь постигать истины в споре. в столкновении мнений. Малиновский по его примеру в основу изложения материала положил метод вопросов и ответов. Центральное место в пособии отводится культуре речи. Автор убежден, что речь должна быть ясной. чистой, правдивой, одушевленной по мысли, разнообразнойи полной по содержанию. В книге Малиновского прослеживается связь с античной риторикой, теорией ораторского искусства Древнего Рима.
На разработку риторических знаний в России оказал влияние новый этап развития литературного языка и художественной литературы, связанный с деятельностью Н.М. Карамзина. В центре внимания писателей и филологов, принявших активное участие влингвистической полемике начала XIX в., оказалось учение о слоге, которое предусматривало «рассмотрение эстетического совершенства мыслей и языка». Наиболее яркое отражение идеи этого направления нашли в сочинениях по риторике Н.Ф. Кошанского.
Н.Ф. Кошанский - доктор философии и свободных искусств, профессор русской и латинской словесности в Царскосельском лицее. Его учебники «Общая риторика» и «Частная риторика» были широко известны в России.
«Общая риторика» состоит изтрехтрадиционныхразделов: «Изобретение», «Расположение», «Выражение мыслей». По Кошанскому, изобретение - это умение с разных сторон во множестве аспектов увидеть и понять избранный предмстописания. Автор называет «источники изобретения», которые развивают мысли, рождают ассоциации. «Они укажет вам, с какой точки зрения должно смотреть на предмет, или на мысль; вы взглянете, и в юном уме вашем пробудятся новые мысли, согласные с вашею, близкие к ней, соседние, знакомые, дружественные, родные». В этой части риторики анализируются также способы соединения мыслей, или предложений, в периодах. Раздел «Изобретение» завершается размышлением автора о свойствах изящной прозы, которая требует особого подхода. Автор формулирует правила создания прозаических произведений.
Вторая часть «Обшей риторики» учит, как создавать ораторское сочинение. Важно, чтобы все было на своем месте, естественно, занимательно.
Третья часть - «Выражение мыслей» - посвящена проблеме слога, он должен соответствовать предмету изложения и быть закреплен за определенным жанром. Например, отличительные особенности простого слога - «простота в мыслях, в чувствах, в словах и выражениях». По мнению Кошанского, простым слогом следует писать письма, романы, «ученые сочинения», басни, сказки, комедии, стихотворные произведения «пастушеской поэзии» и мелкие стихотворения. Средним слогом обычно пишут «о простых предметах с некоторым достоинством и благородством и о важных с некоторой умеренностью». Сфера применения этого слога - деловые бумаги, исторические сочинения, послания. В ораторских речах, в похвальных и надгробных словах, в поэмах и трагедиях звучит возвышенный слог. Он помогает выразить высокие мысли и чувства. Автор настаивает на соответствии стиля изображаемому предмету. Слог должен соответствовать предмету: простои предмет описывается простым слогом, важный — высоким. Если же простое описывается высоким слогом, а важное - простым, то произведение получается шуточным.
Другая книга Н.Ф. Кошанского —«Частная риторика», в ней представлены пять видов красноречия: «письма», «разговоры», «повествование», «ораторство» и «ученость». Труды этого автора внимательно изучались современниками, вызывая среди них споры. В. Г. Белинский относился к риторическим сочинениям Кошанского критически.
Автор сочинений по риторике в первой четверти XIX в. А.И. Галич — один из самых ярких представителей русского просветительства. Он преподавал в высших учебных заведениях Санкт-Петербурга и в Царскосельском лицее, был любимым учителем А.С. Пушкина. А.И. Галичу принадлежали широко известные работы по философии, эстетике («История философских систем», «Всеобщее право», «Черты умозрительной философии» и др.). Книга Галича «Теория красноречия для всех родов прозаических сочинений» (1830) представляет собой фундаментальное теоретическое исследование по риторике. Автор показывает общие свойства «совершенного, или... ораторского языка». Это чистота, правильность, ясность, определенность и точность - единство, сила и выразительность, благозвучие.
А.И. Галичем была предложена оригинальная классификация стилей («родов слога»): 1) сухой; 2) простодушный, безыскусственный; 3) цветущий, щеголеватый, кудрявый; 4) растянутый, обильный; 5) сжатый; 6) пылкий, страстный (патетический), увлекающий, стремительный. Автор учитывал своеобразные формы общения, выделяя монологи, разговоры, письма, деловые бумаги, исторические сочинения, сочинения поучительные, ораторские речи.
Вызывает интерес специальная глава книги, в которой Галич рассматривает особенности деловой прозы («деловых бумаг»). К числу «деловых» автор относил широкий круг текстов. Это государственные договоры, манифесты, министерские документы, грамоты, прошения, жалобы, указы, завещания, заявления и т.п.
А.И. Галич отказался от традиционного разделения на «фигуры слов» и «фигуры мыслей». Он выделил три типа фигур по их функции и характеру образования — грамматические, ораторские и поэтические. Различие между ними автор видит в следующем: «Если грамматик в своих фигурах играет словами, а оратор мыслями, то поэт играет картинами».
Интересным учебным пособием для гимназий и университетов стал учебник профессора К. П. Зеленецкого, вышедший в Одессе в 1849 г. под названием « Курс русской словесности для учащихся». Первую часть книги составила «Общая риторика», а вторую — «Частная риторика».
Особенность первой книги втом, что автор отказался от традиционного учения об «изобретении» и «распространении», а подробно разработал вопросы, связанные с логической основой речи и с се языковыми особенностями. Автор считает, что необходимыми «условиями любой письменной речи являются ясность, естественность и благородство». Наиболее значимая часть этого пособия К.П. Зслснсцкого — раздел «О чистоте письменной речи русской "в лексическом отношении"». Здесь дана оценка заимствованиям, архаизмам, областным словам, неологизмам и т.д.
В «Частной риторике» Зеленецкий охарактеризовал жанры повествований разного рода истории, летописи, жизнеописания, анекдоты и т.д. Частная риторика показывала, как в пределах определенного жанра можно удачно выразить мысль и чувство. При этом нужно помнить о тех этических, эстетических и языковых нормах, без соблюдения которых сочинение не может получить одобрения и автор не достигнет своих целей.

Среди первых выдающихся представителей античной риторики называют Горгия (ок. 480 - 380 до н.э.), Лисия (435 - 380 до н.э.), Демосфена (ок. 384 - 322 до н.э.).

Наибольший вклад в теорию красноречия внесли греческие философы Платон (427 - 347 до н.э.) и Аристотель (384 - 322 до н.э.).

Платон изложил мысли своего учителя Сократа в знаменитых диалогах "Горгий", "Софист", "Федр", центральным персонажем которых как раз и является Сократ.

Платон определяет софистику как мнимую мудрость и противопоставляет риторике софистов подлинное красноречие, основанное на знании истины. Целью речи является познание истины, т.е. определение сущности предмета, для чего необходимо сначала четко определить предмет речи.

В диалоге "Федр" говорится о построении речи. По мысли Платона, на первом месте должно быть вступление , на втором - изложение , на третьем - доказательства , на четвертом - правдоподобные выводы . Возможны ещё подтверждение и добавочное подтверждение , опровержение и добавочное опровержение , побочное объяснение и косвенная похвала .

Аристотель. Ученик Платона Аристотель написал "Риторику", сочинение из трёх книг.

В первой книге рассматривается предмет риторики, которая определяется как "способность находить возможные способы убеждения относительно каждого данного предмета…".

• Аристотель выделяет три вида таких способов:
  • "одни из них находятся в зависимости от характера говорящего";
  • "другие - от того или другого настроения слушателя";
  • "третьи - от самой речи".

Во второй книге "Риторики" Аристотеля говорится о "причинах, возбуждающих доверие к говорящему". Это "разум, добродетель и благорасположение". Аристотель советует оратору помнить о возрасте, происхождении и общественном положении слушателей, учит приёмам убеждения и отводит много места логическим доказательствам.

Третья книга "Риторики" посвящена самой речи. Большое внимание уделяется стилю, который ставится в зависимость от предмета изложения.

Цицерон. Вершиной ораторского искусства в Древнем Риме является деятельность Марка Туллия Цицерона (106 - 43 до н.э.) - крупнейшего оратора, писателя и политика.

• Из риторических сочинений Цицерона большое значение имеют прежде всего три книги:
  • "Об ораторе", в которой автор показывает идеального, всесторонне образованного оратора-философа;
  • "Брут, или О знаменитых ораторах" - книга, содержащая историю красноречия;
  • "Оратор" - сочинение, в котором разрабатывается вопрос о лучшем стиле и теоретически обосновывается собственный идеал Цицерона.

Цицерон полагает, что подлинное красноречие представляет собой далеко не простое искусство, которое основывается, прежде всего, на глубоком знании предмета. В античности философы и риторы спорили о том, является ли риторика наукой. Философы утверждали, что риторика не есть наука. Риторы считали иначе. Цицерон предложил своё решение: риторика не является истинной (умозрительной) наукой, но представляет собой практически полезную систематизацию ораторского опыта.

Цицерон придерживается классической схемы членения риторического процесса. Риторический процесс - это весь путь от мысли к звучащему публичному слову.

• Классическая схема его состоит из пяти частей:
  1. найти что сказать;
  2. найденное расположить по порядку;
  3. придать ему словесную форму;
  4. утвердить всё это в памяти;
  5. произнести.

Квинтилиан. Другим представителем древнеримского красноречия является знаменитый оратор Марк Фабий Квинтилиан (35 - 96 н.э.) - автор обширного сочинения в двенадцати книгах "Риторические наставления". В этом труде учтён опыт классической риторики и собственный опыт автора как преподавателя риторики и судебного оратора. Квинтилиан рассказывает о воспитании будущего оратора, занятиях в риторической школе, рассуждает об изучении грамматики, философии, искусства, права, анализирует образцовых ораторов, писателей, поэтов, говорит о системе упражнений, даёт рекомендации для чтения художественных произведений и блестящих речей.

Риторика и ораторы в средневековой Европы. В средневековье прославились такие ораторы как Иоанн Златоуст (ум. в 407 н.э.) и Фома Аквинский (1225 - 1274).

Иоанн Златоуст считался идеальным византийским проповедником. Фома Аквинский заложил основы теории церковного красноречия.

Заметный вклад в развитие риторики внесли европейские писатели и мыслители нового времени: Б.Паскаль, М.Монтень, Ж.Лабрюйер, Ф.Бэкон, Г.Лихтенберг.

Французский писатель 17 века Ж.Лабрюйер писал, что "красноречие - это дар, позволяющий нам овладевать умом и сердцем собеседника, способность втолковывать или внушать ему всё, что нам угодно".

Риторика и ораторы в России. Основоположниками риторики в России были М.В.Ломоносов, И.С.Рижский, А.Ф.Мерзляков, М.М.Сперанский.

Ректор Харьковского университета, профессор красноречия и русского языка Иван Степанович Рижский был автором "Опыта риторики", издававшегося в 1795, 1805 и 1822 годах. Задачу оратора Рижский видит в воздействии на ум и чувства слушателей силою слова, которая, по его мнению, заключается в выразительности и изобразительности. Рижский выделил жанры больших речей, определил случаи нарушения чистоты речи.

"Краткая риторика, или Правила, относящиеся ко всем родам сочинений прозаических" русского поэта и переводчика Алексея Фёдоровича Мерзлякова была предназначена для воспитанников Московского университетского пансиона и пользовалась большой популярностью в первой трети 19 века. Мерзляков называет следующие цели оратора: научение, убеждение и искусство тронуть слушателя. Мерзляков считает, что красноречие обязательно должно иметь благородную цель - распространение познания, открытые новых истин.

Книга А.С.Никольского "Краткая логика и риторика для учащихся в Российских духовных училищах" (1790) посвящена вопросу о жанрово-ситуативных формах речи, характеристикам прозаической, ораторской и стихотворной речи.

Александр Иванович Галич, один из учителей А.С.Пушкина, преподавал в Царскосельском лицее русскую и латинскую словесность. В 1830 году вышла в свет его книга "Теория красноречия для всех родов прозаических сочинений". По Галичу, "теория красноречия, риторика, научает систематически обрабатывать сочинения на письме и предлагать изустно так, чтобы они и со стороны материи и со стороны формы, т.е. и по содержанию, и по отделке, нравились читателю или слушателю, произведя в его душе убеждение, растроганность и решимость удачным выбором и размещением мыслей, а равно и приличным выражением мыслей с помощью слов".

• Галич выделяет четыре главных момента, на которых основывается наука красноречия:
  • "счастливое изобретение мыслей, приличных предмету";
  • "благоразумное расположение мыслей и умение воздействовать на слушателей так, чтобы они могли легко воспринимать идею в целом и по частям";
  • "изложение или выражение мыслей словами";
  • "провозглашение ораторской речи".

Другой преподаватель Царскосельского лицея Николай Фёдорович Кошанский является автором "Частной реторики" (1832) и "Общей реторики" (1854). Такое написание слова реторика употреблялось в качестве варианта в 19 веке, оно соответствует правописанию этого слова в греческом языке. Общая риторика содержит главные, начальные правила всех прозаических сочинений, частная риторика, основываясь на общей, рассматривает каждое прозаическое произведение, его достоинства и недостатки.

Большой вклад в развитие риторики в России внесла посмертно опубликованная в 1844 г. книга М.М.Сперанского "Правила высшего красноречия". Сперанский был известным государственным деятелем эпохи Александра 1. В этой работе детально рассмотрены вопросы структуры публичного выступления, аргументации, композиции, выразительности речи.

Среди выдающихся представителей риторики как практического искусства были такие видные судебные ораторы как Н.П.Карабчевский, Ф.Н.Плевако, П.А.Александров, С.А.Андреевский, а также крупнейшие юристы А.Ф.Кони и П.С.Пороховщиков. Пороховщиков (псевдоним П.Сергеич) написал оригинальный труд по истории русского судебного красноречия "Искусство речи на суде", А.Ф.Кони - книгу "Советы лекторам".

Яркими представителями академического красноречия являются знаменитые русские ученые: историки Т.Н.Грановский и В.О.Ключевский, химик Д.И.Менделеев, биолог К.А.Тимирязев.

В конце 19 - начале 20 века появляются новые работы, посвященные отдельным проблемам риторики: "Очерки по истории красноречия А.Г.Тимофеева (1899), "Принципы красноречия и проповедничества" И.П.Триодина (1915).

Последние работы по риторике, продолжающие традиции 19 века, были связаны с деятельностью Института Живого Слова. В "Записках Института Живого Слова" (1919) были опубликованы "Программа курса лекций по теории красноречия (риторика)" Н.А.Энгельгардта и работа А.Ф.Кони "Живое слово и приёмы обращения с ним в различных областях". В 20-ые годы 20-го века риторика была исключена из школьного и вузовского обучения.

Во 2-ой половине 20 в. происходит возрождение интереса к риторике. Появляются труды С.С.Аверинцева, Ю.М.Лотмана, В.П.Вомперского, Ю.В.Рождественского. Развивается "неориторика" в США и Европе. В 90-ые годы 20-го века в России происходит возрождение риторики как научного направления и учебной дисциплины, риторика становится темой монографий и статей, предметом изучения в вузах и школах.

«...Если вы хотите людям, которые не готовятся быть ораторами, дать понятие о том, что такое красноречие, а людям, которые хотят быть ораторами, дать средство к изучению красноречия,- то не пишите риторики, а переберите речи известных ораторов всех народов и всех веков, снабдите их биографией каждого оратора, необходимыми историческими примечаниями - и вы окажете этой книгой великую услугу и ораторам и неораторам».

В. Г. Белинский

Вместо предисловия

Господа! Я обращаюсь преимущественно к молодежи. То, что я вам скажу, есть не только выводы моего опыта, но и разъяснение той идеи, которую я применял к делу защиты. У вас может получиться впечатление, будто я говорю только лично о себе. Выбросьте это из головы! Если можно, то забудьте даже меня, как автора беседы. Но вникните хорошенько в то, что я говорю.

Между прочим, я восстаю против рекламы и актерства. Если вы будете смотреть на вопрос с точки зрения быстрого успеха и хорошей платы за дешевый труд, то я заранее признаю себя разбитым на всех пунктах. Ибо известно, что нет более ходкого товара, как изделия Александровского рынка или художественные произведения, выставляемые в трехмарковом базаре. Но если мы начнем рассуждать об истинном искусстве, о таланте, о служении правосудию и об интересах тех несчастных, которые вверяют нам свою участь, то я без малейших уступок останусь неколебимым во всем, что я предложу вашему вниманию.

***

Я должен, прежде всего, резко выделить защитников по уголовным делам от защитников по гражданским.

Юристами можно назвать только знатоков гражданского права . Они заведуют особою областью общежития, для которой вековым опытом,- можно сказать, почти наукою,- выработаны условные нормы отношений по имуществу. Это чрезвычайно хитрая механика, в которой хороший техник с помощью одного едва приметного винтика может остановить или пустить в ход целую фабрику. В этой области нужно превосходно знать как общую систему, так и все ее подробности.

Иное дело - криминалисты . Все они - дилетанты, люди свободной профессии, потому что даже уголовный кодекс, с которым им приходится орудовать, есть не более как многоречивое, а потому шаткое и переменчивое разматывание на все лады основных десяти заповедей Божьих, известных каждому школьнику. Поэтому от уголовных защитников не требуется ровно никакого ценза. Подсудимый может пригласить в защитники кого угодно. И этот первый встречный может затмить своим талантом всех профессионалов. Значит, уголовная защита - прежде всего, не научная специальность, а искусство, такое же независимое и творческое, как все прочие искусства, т. е. литература, живопись, музыка и тому подобное.

Поэтому-то и уголовные защитники имеют популярность своего рода «избранников» толпы - не то поэтов, не то драматических любовников, не то чарующих баритонов... Они фигурируют на эстраде; у них развиваются актерские инстинкты... И в этом - их проклятье! Они весьма легко увлекаются мишурою и необычайно быстро пошлеют... Но пошлость уголовного адвоката, увлекающегося дешевым успехом, неизмеримо ниже пошлости актера, который торопится завоевать успех тем же путем, т. е. угождением своему залу. У актера есть, по крайней мере, оправдание в том, что он объединяет себя с призраком фантазии: «что он Гекубе, что ему Гекуба!» А уголовный защитник объединяет себя с весьма живым субъектом, сидящим за его спиною, и, по правде сказать, метать громы из-за этого субъекта, принимать благородные позы и кипеть за него правдивым негодованием приходится только в самых редких, даже исключительных случаях. А уголовники считают своим священным долгом делать это чуть ли не каждый раз... Выходит нечто самое гадкое, что только можно себе представить: продажное негодование, наемная страсть...

***

Не буду останавливаться на делах с косвенными уликами. Здесь каждый защитник по мере своих сил вооружается логикой и находит выход из лабиринта.

Дела эти вообще нетрудны, потому что у нас и коронный суд, и присяжные никогда не принимают на свою совесть сомнительных доказательств. Однако же в сложных процессах, с уликами коварными и соблазнительными, добиться правды способен только художник, чутко понимающий жизнь, умеющий верно понять свидетелей и объяснить истинные бытовые условия происшествия.

Но большинство уголовной практики составляют процессы, где виновность перед законом несомненна. И вот в этой именно области наша русская защита сделала на суде присяжных наибольшие завоевания проповедью гуманности, граничащей с милосердием. Пусть над нами смеются иностранцы! Но я принимаю за наилучший аттестат нашей трибуны ироническое замечание французов: «Les criminels sont toujours affranchis en Russie; on les apellent: nestschastnii », т. е. «в России всегда оправдывают преступников,- их называют несчастными». Всегда - не всегда. Однако же едва ли в каком государстве найдется более человеческий, более близкий к жизни, более глубокий по изучению души преступника суд, чем наш суд присяжных. И это вполне совпадает с нашей литературой, которая, при нашей отсталости во всех прочих областях прогресса, чуть ли не превзошла европейскую ни чем иным, как искренним и сильным чувством человеколюбия. Запад невольно смущается перед этою широкою, теплою и мягкою волною всепрощения, идущею с Востока. Практические иностранцы с течением времени перестают глумиться, начинают задумываться и уже почти готовы признать свежесть славянского гения, ибо ведь из самой передовой страны старого Запада, из Франции, раздался афоризм: «tout comprendre c’est tout pardonner» - «все понять - значит все простить». И вот даже французам невольно напрашивается вывод: «а, пожалуй, русские понимают лучше нашего...»

***

Сделавшись судебным оратором, прикоснувшись на суде присяжных к «драмам действительной жизни», я почувствовал, что и я, и присяжные заседатели - мы воспринимаем эти драмы, включая сюда свидетелей, подсудимого и бытовую мораль процесса, совершенно в духе и направлении нашей литературы. И я решил говорить с присяжными, как говорят с публикой наши писатели. Я нашел, что простые, глубокие, искренние и правдивые приемы нашей литературы в оценке жизни следует перенести в суд. Я за это взялся с таким же логическим расчетом, с каким, например, техники решили воспользоваться громадною силою водопадов для электричества. Нельзя было пренебрегать столь могущественным средством, воспитавшим многие поколения наших судей в их домашней обстановке. Я знал, что их души уже подготовлены к восприятию тех именно слов, которые я им буду говорить.

Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века Потапчук И. В.

ПОРТРЕТЫ И БИОГРАФИИ

ПОРТРЕТЫ И БИОГРАФИИ

АНДРЕЕВСКИЙ СЕРГЕЙ АРКАДЬЕВИЧ 1847-1919

Родился 29 декабря 1847 года в Екатеринославе. В 1865 году с золотой медалью окончил курс местной гимназии и поступил на юридический факультет Харьковского университета. После окончания в 1869 году университета был принят кандидатом на должность при прокуроре Харьковской судебной палаты, затем следователем в г. Карачеве, товарищем прокурора Казанского окружного суда.

В 1873 году при непосредственном участии А. Ф. Кони, с которым он был близок по совместной работе, С. А. Андреевский переводится товарищем прокурора Петербургского окружного суда, где он зарекомендовал себя как первоклассный судебный оратор.

В 1878 году подготавливалось к слушанию дело по обвинению В. Засулич в покушении на убийство Петербургского градоначальника Трепова. В недрах Министерства юстиции тщательно отрабатывались вопросы, связанные с рассмотрением этого дела. Большое внимание уделялось составу суда и роли обвинителя в процессе. Выбор пал на двух прокуроров - С. А. Андреевского и В. И. Жуковского - однако они участвовать в этом процессе отказались.

Самостоятельный в своих суждениях, смелый во взглядах, Андреевский поставил условие предоставить ему право в своей речи дать общественную оценку поступка Трепова и его личности. Министерство юстиции на такое требование Андреевского не согласилось. После рассмотрения дела В. Засулич Андреевский был уволен.

В связи с уходом Андреевского из прокуратуры А. Ф. Кони 16 июня 1878 года писал ему: «Милый Сергей Аркадьевич, не унывайте, мой милый друг, и не падайте духом. Я твердо убежден, что Ваше положение скоро определится и будет блистательно. Оно Вам даст свободу и обеспечение, даст Вам отсутствие сознания обидной подчиненности всяким ничтожным личностям. Я даже рад за Вас, что судьба вовремя выталкивает Вас на дорогу свободной профессии. Зачем она не сделала того со мной лет 10 тому назад?»

Вскоре А. Ф. Кони подыскал ему место юрисконсульта в одном из петербургских банков. В этом же 1878 году Андреевский вступил в адвокатуру.

Уже первый процесс, в котором выступил Андреевский (речь в защиту обвиняемого в убийстве Зайцева), создал ему репутацию сильного адвоката по уголовным делам. Речь по делу Сарры Беккер в защиту Мироновича принесла ему репутацию одного из блестящих ораторов по уголовным делам и широкую известность за пределами России. Методы осуществления защиты у него были иные, чем, скажем, у Александрова.

В основе речей Андреевского почти не встретишь тщательного разбора улик, острой полемики с прокурором; редко он подвергал глубокому и обстоятельному разбору материалы предварительного и судебного следствия; в основу речи всегда выдвигал личность подсудимого, условия его жизни, внутренние «пружины» преступления. «Не стройте вашего решения на доказанности его поступка,- говорил он по одному делу, защищая подсудимого,- а загляните в его душу и в то, что неотвратимо вызывало подсудимого на его образ действий».

Андреевский умело пользовался красивыми сравнениями. Для осуществления защиты часто использовал и острые сопоставления как для опровержения доводов обвинения, так и для обоснования своих выводов. В своих речах он почти не касался больших общественно-политических проблем. В борьбе с уликовым материалом он всегда был на высоте, допуская иногда «защиту ради защиты». Широко проповедовал в своих речах идеи гуманности и человеколюбия. Психологический анализ действий подсудимого Андреевский давал всегда глубоко, живо, ярко и убедительно. Его без преувеличения можно назвать мастером психологической защиты.

Осуществляя защиту по сложным делам, построенных на косвенных уликах, он выбирал только наиболее удобные для защиты пункты, правда, давал им всегда тщательный анализ. Как судебный оратор, С. А. Андреевский был оригинален, самостоятелен, ораторское творчество его окрашено яркой индивидуальностью.

Основной особенностью его как судебного оратора является широкое внесение литературно-художественных приемов в защитительной речи. Рассматривая адвокатсткую деятельность как искусство, он защитника называл «говорящим писателем».

Его современники говорили, что слог Андреевского прост, ясен, хотя и несколько напыщен. Андреевский был очень сильным оратором, имеющим богатый словарный запас и огромный опыт судебной работы. Речи его стройные, плавные, полные ярких запоминающихся образов, но увлечение психологическим анализом нередко мешало ему дать глубокое исследование доказательств, что в ряде случаев сильно ослабляло речь.

С. А. Андреевский занимался и литературной деятельностью. Его перу принадлежит много поэм и стихотворений на лирические темы. С начала восьмидесятых годов он печатается в «Вестнике Европы», в книге «Литературное чтение» (1881 г.) опубликованы его литературно-прозаические и публицистические произведения - ряд критических статей о Баратынском, Некрасове, Тургеневе; Достоевском и Гаршине.

АРСЕНЬЕВ КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ 1837-1919

Один из виднейших организаторов русской адвокатуры. Родился 24 января 1837 года в семье известного академика К. И. Арсеньева. В 1849 году поступает в Императорское училище правоведения и в 1855 году, по окончании училища, определяется на службу в департамент Министерства юстиции. К. К. Арсеньев не был профессиональным адвокатом, хотя работе в адвокатуре он посвятил около десяти лет жизни. Диапазон общественной деятельности его весьма широк - он проявил себя и как публицист, и как критик, крупный теоретик в области права, и как общественный деятель. К. К. Арсеньев был одним из редакторов «Энциклопедического словаря» Брокгауза и Ефрона, ряд лет являлся председателем Литературного фонда. Опубликовав несколько работ о творчестве М. Е. Салтыкова-Щедрина, А. Н. Плещеева, В. Г. Короленко, А. П. Чехова и др., он был избран почетным академиком по разряду изящной словесности.

В 1858-1863 гг. он занимает пост редактора «Журнала Министерства юстиции». С 1864 года оставляет службу и посвящает себя литературной деятельности: сотрудничает в «Отечественных записках» и «С.-Петербургских ведомостях» и в этом же году отправляется за границу в Боннский университет для пополнения своего образования. По возвращении из-за границы Арсеньев поступает в присяжные поверенные Петербургской судебной палаты, где вскоре избирается председателем Совета. На этом посту он пробыл около восьми лет. К этому периоду жизни и относится, по преимуществу, его деятельность на поприще адвоката. В дальнейшем (с 1874 года) он вновь служил в Министерстве юстиции, был товарищем обер-прокурора гражданского кассационного департамента правительствующего Сената, а затем (примерно с 1880 года) окончательно оставляет службу и всецело отдается литературной работе. Лишь в 1884 году он вновь на короткое время вступает в присяжные поверенные с той лишь целью, чтобы принять на себя защиту в Петербургской судебной палате интересов Петербурга по известному в то время делу об отказе Общества водопроводов в устройстве водоочистительных фильтров.

Современники Арсеньева высоко ценили его деятельность в адвокатуре, особенно в период нахождения его на посту председателя Совета, отмечая его бескорыстие, стремление к организационному укреплению адвокатуры и внедрению в адвокатскую практику нравственных принципов. «Избранный в председатели Петербургского совета присяжных поверенных в 1867 году,- писал о нем Л. Д. Ляховецкий,- он все время состояния своего в корпорации руководил ею как глава с большим тактом и достоинством. Чуткий к вопросам профессиональной этики, исполненный глубокого уважения к адвокатской деятельности, в которой он видел одну из форм общественного служения на скользком, усеянном соблазном быстрой и легкой наживы поприще, К. К. Арсеньев более всех других содействовал и личным примером, и влиянием на дисциплинарную деятельность Совета выработке симпатичного типа адвоката. Он был одним из самых деятельных и энергичных организаторов адвокатуры в жизни».

В своих теоретических работах, посвященных русской адвокатуре, К. К. Арсеньев также неустанно проповедовал те высокие идеалы, которые он своей практической деятельностью стремился воплотить в организационные начала адвокатской корпорации. В этом отношении особенно заслуживает внимания его книга «Заметки о русской адвокатуре», в которой он осветил вопрос о нравственных принципах в адвокатской практике. Его перу принадлежит также ряд работ об иностранной адвокатуре («О современном состоянии французской адвокатуры», «Французская адвокатура, ее сильные и слабые стороны», «Преобразование германской адвокатуры» и др.). Характерно, однако, что и эти работы он подчиняет своей основной идее - необходимости внедрения в адвокатскую деятельность высоких моральных устоев, нравственных и этических начал.

Талант и самобытность К. К. Арсеньева как адвоката-практика проявились в его защитительных речах по ряду крупных процессов. Ему не были свойственны эффектные тирады, красивые фразы и пламенное красноречие. Его речь отличалась скупостью красок и художественных образов. Он старался убедить суд скупыми, но четкими суждениями, точными характеристиками и доводами, построенными на анализе даже самых мелких фактов и обстоятельств. Он, по его образному выражению, старался «низвести дело с той высоты, на которую возносит его предшественник». К. К. Арсеньев, выступая в процессах, выше всего ставил свое убеждение, ничто не могло на него повлиять. Это придавало его речам высокий темперамент, большую силу. Стиль его речей, так же как и печатных произведений,- ровный, деловой, спокойный, лишенный нервных порывов и резкостей. Как отмечают современники Арсеньева, он говорил плавно, но быстро. Быстрота речи не позволяла детально стенографировать его выступления, вследствие чего многие из его опубликованных речей в той или иной мере, нередко в значительной, отличаются от произнесенных перед судом. Тем не менее, это не умаляет их достоинств.

Речи по делу Мясниковых и по делу Рыбаковой довольно отчетливо характеризуют его как судебного оратора. Глубокий и последовательный анализ доказательств, внимательный и всесторонний разбор доводов обвинителя при сравнительно простой структуре речей, отсутствие излишнего полемического задора свойственны и той, и другой его речам. С точки зрения их восприимчивости они по сравнению с речами ряда других ораторов (Андреевского, Плевако, Карабчевского), представляются несколько скучноватыми, однако это ни в какой мере не отражается на их ценности и богатстве как судебных речей.

БОБРИЩЕВ-ПУШКИН АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ 1851-1903

Судебный деятель, писатель, воспитывался в Императорском училище правоведения. Занимал должности председателя Петербургского окружного суда и товарища обер-прокурора уголовного кассационного департамента Сената, один из стойких служителей Судебных уставов, верный их духу и заветам первых годов Судебной реформы. Не ограничиваясь практической деятельностью, он посвятил много труда вдумчивому изучению условий и результатов судебной работы представителей общественной совести. Его «Электрические законы деятельности русского суда присяжных» с атласом таблиц и диаграмм представляют собой богатые и разнообразные выводы из наблюдений над разнородными проявлениями этого суда. В сенатской своей деятельности он горячо отдался стремлению к правильному проведению дел о расколе и сектанстве. Понимая, что ни заботливое слово пастыря, ни разумные указания учителя не приходят в широкой и должной мере на помощь народу, бродящему в полутьме и гнетомому суровой природой, вековыми суевериями и заменой духа писания мертвящей буквой, он находил, что от диких взглядов изуверства до чистых рационалистических воззрений существует целый ряд оттенков и отдельных учений, судить которые одним масштабом было бы неправомерно. Признавая поэтому, что судья, который во всех многообразных случаях, относящихся к проявлению сектанства и расколоучения, механически применяет кару, не учитывая смысл и нравственную сторону учения, преследуемого подсудимым, действует с автоматическим бездушием, Бобрищев-Пушкин в стремлении устранить подобные случаи и защитить свободу совести толковал и разъяснял уголовный закон, встречая противодействие, непонимание и недовольство. Его книга «Суд и раскольники-сектанты» представляет собой замечательное руководство для судебного деятеля, содержащее богатый фактический и исторический материал, объединенный требованиями истинной справедливости и законного сострадания.

В практической своей деятельности, главным образом в качестве председателя Петербургского окружного суда, он оставался неизменно верен великим началам Судебных уставов. Излюбленные в конце девяностых годов приемы следствия с привлечением обвиняемого в самом конце процесса, чтобы избежать его активной самозащиты, и с искусственным обращением полицейских и секретных документов в следственные акты, читаемые на суде, встречали в нем горячий и тягостный для него по своим служебным последствиям отпор. В этом отношении он пережил много тревожных минут одинокой борьбы.

Бобрищев-Пушкин был любителем истории, литературы и служителем поэзии. В его собственных стихах, напечатанных во «Всемирном вестнике» уже после его смерти, чувствуется гнетущая его душу усталость от деловых тревог и житейских разочарований. Но в жизни он не опускал рук и был энергичным работником. Его писательская деятельность вызвала избрание его председателем литературно-художественного кружка имени поэта Полонского, в который он внес своими заботами, докладами и блестящими возражениями, полными разнородных сведений, большое умственное оживление. Он скончался в полном расцвете душевных сил и могучего здоровья от последствий операции в одном из курортов в окрестностях Дрездена.

ГЕРАРД ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ 1839-1903

Один из самых известных русских адвокатов. Окончив в 1859 г. курс наук в Императорском училище правоведения и прослужив несколько лет в Сенате и в Царстве Польском (в юридической комиссии, подготовлявшей введение там Судебных уставов), был назначен в 1866 г. членом только что открытого Санкт-Петербургского окружного суда. В 1868 г. поступил в присяжные поверенные округа Санкт-Петербургской судебной палаты; в 1868 г. избран в члены совета присяжных поверенных, состоял товарищем председателя Совета.

Принадлежа и по происхождению, и по месту воспитания (как правовед) к привилегированному меньшинству судебных деятелей и имея впереди, благодаря хорошим связям, обеспеченную, блестящую служебную карьеру, Герард добровольно и исключительно по нравственному влечению избрал и предпочел заманчивое, но трудное адвокатское поприще. Карьера эта может дать иногда славу, реже богатство, но отнюдь не способна утолить жажду внешних отличий, властолюбия и честолюбия. Это широко открытое только для соревнования таланту и знанию демократическое поприще, как известно, совершенно уравнивает своих деятелей без различия происхождения и общественного положения. Каждый адвокат сам завоевывает себе место в сословии, и никакие усилия высоких покровителей и «кумушек» не побудят клиентов вверить дела «по протекции».

Нужно было действительно глубокое внутреннее влечение к этой трудной, но столь привлекательной для людей независимого характера свободной профессии, чтобы предпочесть ее другой, более спокойной, обеспеченной и блестящей, с точки зрения честолюбия, коронной службе. Нужен был немалый нравственный закал, чтобы благополучно обойти подводные камни, которыми так изобилует адвокатское поприще и о которых так легко и часто разбиваются неустойчивые адвокаты, даже одаренные крупным талантом.

В. Д. Спасович отметил в деятельности Герарда как выдающиеся черты его светскость, галантность, джентльменство, благовоспитанность, мягкость, благодушие. Эти черты далеко не так маловажны, как это может показаться с первого взгляда. Живое, теплое, даже горячее, страстное отношение к делу не только возможно, но и необходимо для адвоката, мало-мальски добросовестно и по призванию исполняющего свои профессиональные обязанности. Тут, как и везде, необходимо чувство меры и такта, иначе ведение дела превращается в бой обозленных петухов или грызню зверей.

Герард и был по преимуществу пропагандистом «цивилизованных», «рыцарских» приемов Судебной реформы. Для удачного исполнения этой миссии сама природа отпустила ему все данные и средства: внешнее изящество, привлекательная наружность, мягкий баритон, врожденная деликатность, развитая воспитанием, утонченная, чисто французская вежливость и предупредительность, которая не только на турнире, а на самом поле настоящей битвы уступает первый выстрел противнику.

Только тот, кто близко знаком с интимною стороною адвокатской профессии, знает те чрезвычайные трудности, которые представляет она для адвоката, смотрящего на свою деятельность как на серьезное общественное служение. Недаром еще Квинтилиан наряду с техническим элементом, с умением говорить, с даром слова ставил элемент этический, нравственную порядочность, адвокатскую чистоплотность. Без этого нравственного элемента адвокатская профессия превращается в одно из самых несимпатичных, антисоциальных, грязных ремесел, близких к умственной и нравственной проституции, ибо что может быть ниже, гаже и оскорбительнее для человеческого достоинства, как торговать оптом и в розницу своим словом, мыслью, всем своим нравственным существом, не имея иной цели и побуждения, как или слава непобедимого софиста, или, того хуже, грубый материальный расчет. Существование такого адвокатского типа, к сожалению, факт, не подлежащий сомнению. Но не он, к счастью, давал тон русской адвокатуре.

Лучшие ее представители сразу поняли и оценили важное гражданское значение адвокатской когорты в России как единственной почти публицистической кафедры для распространения в обществе начал законности, равноправности, гуманности и честности.

А для удачного выполнения такой благородной программы необходимы: а) тщательный выбор дела и аргументов по делу, с точки зрения нравственной и законной; б) бесстрашное, беззаветное служение делу «до последней капли крови», по известной присяжной форме, раз только сделан такой именно тщательный выбор. В этих двух пунктах «весь закон и пророки» адвокатского поведения, альфа и омега адвокатского нравственного кодекса.

«Секрет моего успеха,- сказал однажды Герард,- очень прост. Я всегда относился строго к выбору дел, брал исключительно дела, которые я должен выиграть или, по крайней мере, также, за которые не краснел бы, если бы и проиграл. Другая привычка моя - строгий выбор аргументов, приводимых по делу, хотя бы и такому, которому бы я не сочувствовал, но которое обязан был вести по назначению от суда. Только этому примеру следовал я и могу рекомендовать своим молодым коллегам».

Герард играл выдающуюся роль в корпоративной жизни петербургской адвокатуры, служа ей не только образцами своей личной профессиональной деятельности, но и как член сословного представительства. В течение всей жизни Герард был видным и энергичным сословным деятелем, беспрерывно участвуя, в качестве члена или товарища председателя Совета, в выработке тех профессиональных правил поведения, которые составляют драгоценный капитал не только петербургской, но и всей вообще русской присяжной адвокатуры.

Хорошо понимая все серьезное значение для будущности адвокатуры правильного и разумного устройства школы для молодых адвокатов, Владимир Николаевич и сам отдавал много времени и любви для занятий со своими личными помощниками и сильно отстаивал необходимость организации сословных учреждений, без которых невозможно воспитание помощников присяжных поверенных в духе традиций присяжной адвокатуры.

ГРОМНИЦКИЙ МИХАИЛ ФЕДОРОВИЧ

Один из первых прокуроров Московского окружного суда был, без сомнения, не только одним из самых выдающихся русских обвинителей, но и первым представителем тех приемов обвинения, которыми руководствовалась в первые годы Судебной реформы русская прокуратура, выгодно отличаясь в своих доводах на суде и от французского деланного пафоса, и от немецкого канцелярского характера речи. Речи Громницкого представляют прекрасный образец для изучения и подражания, несмотря на то, что появлению его на прокурорской трибуне не предшествовала какая-либо практическая школа, облегчающая знакомство с приемами и способами судоговорения.

Простой губернский стряпчий из провинции, он сразу и без всякой систематической подготовки занял выдающееся место как судебный оратор. Сочетание силы слова с простотою, отсутствие всяких ненужных вступлений и какого-либо пафоса, спокойное в своей твердости убеждение и самое подробное изучение и знание всех обстоятельств и особенностей разбираемого преступления делали из его речи то неотразимое «стальное копье закона», о котором говорит король Лир. Почти по всем большим и сложным делам того времени Громницкий выступал обвинителем, являясь не только достойным, но и опасным противником талантливых защитников, которых в изобилии выделяла из своей среды тогдашняя московская адвокатура. Иногда и самая случайная обстановка судебного заседания придавала особое значение его речи. В своей статье о Громницком А. Ф. Кони писал: «Я помню громкое дело студента Данилова, убившего ростовщика и его служанку в обстановке, аналогичной с описанием Достоевским преступления Раскольникова, и впоследствии сродни с убийством, совершенным Ландсбергом в Петербурге, причем надо заметить, что Достоевский написал свой роман до преступления Данилова (12 января 1866 года), но напечатал первую его часть позже, в «Русском вестнике», вышедшем в самом конце января 1866 г. В заседании по этому делу, взволновавшему всю Москву, едва Громницкий встал, чтобы начать свою речь в зале суда, который начинали окутывать ранние сумерки, совсем рядом, в Чудовом монастыре, ударили к вечерне, и звуки колокола с такой силой влились в зал, что прокурор мог начать свою речь, лишь когда прозвучал последний удар колокола. Спокойствие, беспристрастие и привлекательная простота приемов Громницкого оказывали несомненное влияние на присяжных» . Это сказалось в знаменитом процессе Матовых, обвинявшихся в устройстве в окрестностях Москвы умело организованной шайки для подделки кредитных билетов. Подсудимых было более двадцати человек и столько же защитников, так что заседание пришлось открыть в знаменитой ротонде московского Сенатского здания. Оно длилось много дней, и когда Громницкий встал, чтобы возражать своим противникам, встал и старшина присяжных и от их имени заявил председателю, что заседатели просят прокурора не утруждать себя возражением, т. к. они достаточно усвоили себе его обвинительную речь. Назначенный по неисповедимым бюрократическим соображениям, вменившим в ничто его талант судебного борца, членом гражданского департамента Судебной палаты, Громницкий ушел в адвокатуру Судебной палаты и стал изредка выступать обвинителем в окружном суде по сложным и трудным делам...

ЖУКОВСКИЙ ВЛАДИМИР ИВАНОВИЧ 1836-1899

Окончил юридический факультет Петербургского университета в звании кандидата прав в 1861 году. В 1862 году поступил на должность судебного следователя в Оренбургской губернии. В последующем работал на различных судебных должностях. В 1870 году назначается товарищем прокурора Петербургского окружного суда.

Современники Жуковского считали его одним из талантливейших обвинителей. Именно в роли обвинителя наиболее полно проявился его дар как судебного оратора. Н. П. Карабчевский писал о Жуковском в день его смерти: «Худощавый, небольшого роста, со слабым, несколько хрипловатым голосом, с острыми линиями профиля, наводившими на мысль о профиле Мефистофеля в статуе Антокольского, этот с виду тщедушный и слабый человек проявил необычайную мощь, как только ему удалось попасть в свою сферу - сферу судебного обвинителя, язвящего людские грехи и пороки. Еще будучи товарищем прокурора, он составил себе имя первоклассного судебного оратора. Процесс Овсянникова, которого он обвинял в поджоге, упрочил за ним эту славу навсегда» .

Однако В. И. Жуковский вынужден был оставить поприще обвинителя. Л. Д. Ляховецкий, учитывая возможности выступления в печати в условиях цензуры, с осторожностью писал по поводу ухода Жуковского из прокуратуры: «Отставка Жуковского произошла при тех же условиях, при которых оставил службу по Министерству юстиции С. А. Андреевский» . Андреевский же, как известно, оставил службу в прокуратуре в связи с отказом от предложения принять на себя функции обвинителя по делу Веры Засулич.

С 1878 года В. И. Жуковский в адвокатуре. Он принимает участие в рассмотрении многих известных уголовных дел в качестве защитника. Однако ближе всего ему были функции представителя гражданского истца. «Перейдя в адвокатуру,- писал Н. П. Карабчевский,- он специализировался на роли гражданского истца в уголовном процессе, т. е. по-прежнему продолжал обвинять. Бывали, однако, процессы, в которых он был незаменим и в качестве защитника. В делах больших и сложных, где усилия прокуратуры надо было ослабить тонким анализом самой конструкции обвинения, «хватившего через край», он наряду с другими защитниками, выполнявшими иные функции, бывал великолепен и совершенно незаменим. В подобных случаях он обыкновенно предупреждал своих товарищей: «Ну, вы там защищайте ваших, а я уж буду обвинять “прокурора”. И действительно, его обвинения по адресу прокурора бывали подчас не менее чувствительны и опасны, чем по адресу подсудимых» .

Однако и как защитник В. И. Жуковский ярко проявил свои способности и особенности своего таланта. В качестве защитника он выступал почти по всем сенсационным в это время групповым делам, в рассмотрении которых принимали участие наиболее видные профессиональные адвокаты. Несмотря на отсутствие опыта профессионального защитника, он всегда шел в ногу с последними.

Главное в ораторском даровании Жуковского - остроумие и находчивость, которые имели почву в глубоком изучении дела и основательной предварительной подготовке к нему. «В. И. Жуковский,- писал Л. Д. Ляховецкий,- по всей справедливости считался самым остроумным человеком в адвокатской корпорации. Сарказмы сыплются у Жуковского непринужденно в речи, произносимой тихо и с виду добродушно. Подобно греческому литографу Гипериду, он не видит той раны, которой причиняет острием своего меча противнику, не слышит стона, исторгнутого из груди несчастного. Жуковский умеет улавливать комические черты в поступках людских, в нравах, в характерах, комбинировать их в комические картины и передавать их в неподражаемой игривости речи, усиливая ее впечатление соотвественными жестами и движениями. «Жала» Жуковского боятся все противники. Бороться с ним доводами трудно. Он легко разрушает сильную аргументацию удачной шуткой, меткой остротой» .

Как судебный оратор, Жуковский исключительно внимателен к своим выступлениям. Предварительная большая подготовка к процессу давала ему уверенность в своей позиции, т. к. детальным знанием дела в сочетании с находчивостью и остроумием он мог противостоять любому противнику.

Защитительные речи Жуковского не лишены, однако, недостатков. Он больше надеялся на успех полемики с прокурором и на свое ораторское дарование; как юрист же он нередко мало уделял внимания необходимости тщательного и всестороннего анализа обстоятельств дела.

Упреки в его адрес по этому поводу делали ему и современники. Однако особенности его красноречия вполне заслуженно принесли ему славу не только на поприще обвинителя, но и гражданского истца и уголовного защитника. В воспоминаниях о Жуковском современники часто отмечали, что его записанные речи далеко не воспроизводят речей, произнесенных им в суде. Его судебные речи составляли неразрывное единство с мимикой, жестикуляцией и иным внешним дополнением красноречия, без которых стенограммы его выступлений в суде кажутся нередко либо беспомощными, либо чрезмерно усложненными. Л. Д. Ляховецкий писал об этой особенности ораторского творчества Жуковского: «Он произносит свою речь, словно сидит с вами в веселом обществе за чайным столом, спокойно без всякой торжественности и приподнятости тона, разговорным языком, в котором жесты самой по себе комической фигурки удачно дополняют и иллюстрируют недосказанное. Центр объяснения с аудиторией переносится искусно в движение и жесты, а отрывочные слова становятся как бы вспомогательным орудием».

Таковы особенности ораторского искусства В. И. Жуковского. Было бы, однако, неполным закончить на этом его характеристику, не указав на то, что ему были свойственны, как человеку, исключительная сердечность, теплота и внимание в людям, редкостная гуманность, уживавшаяся с жестокостью к порокам и недобродетельности. «...Когда обсуждались вопросы чести, когда речь шла о попранной правде,- писал П. Г. Миронович, также известный адвокат,- лицо Владимира Ивановича пылало негодованием, а голос звучал гневом. Он не умел мириться со злом, не знал уступок в вопросах чести. Но сколько сердечности, сколько душевной мягкости проявлял он, когда речь шла о людских слабостях или ошибках, сколько было желания принести пользу, когда обсуждались вопросы корпоративной жизни» .

КОНИ АНАТОЛИЙ ФЕДОРОВИЧ 1844-1927

Известный судебный деятель и оратор. Родился 28 января 1844 г. в Санкт-Петербурге. До 12 лет воспитывался дома, потом в немецком училище св. Анны, откуда перешел во Вторую гимназию; из 6 класса гимназии в мае 1861 года держал экзамен для поступления в Санкт-Петербургский университет на математическое отделение, а по закрытии в 1862 году Санкт-Петербургского университета перешел на 2 курс юридического факультета Московского университета, где и окончил курс в 1865 году со степенью кандидата. По представлении им диссертации «О праве необходимой обороны» («Московские университетские известия», 1866) Кони должен был отправиться за границу, но вследствие приостановки этой командировки поступил на службу, сначала во Временную ревизионную комиссию при Государственном контроле, потом в Военное министерство, где состоял в распоряжении начальника главного штаба графа Гейдена, для юридических работ. С введением Судебной реформы Кони перешел на службу в Санкт-Петербургскую судебную палату на должность помощника секретаря, а в 1867 г.- в Москву, секретарем прокурора Московской судебной палаты Ровинского; в том же году был назначен товарищем прокурора сначала Сумского, затем Харьковского окружных судов. После кратковременного пребывания в 1870 г. товарищем прокурора Санкт-Петербургского окружного суда и самарским губернским прокурором, он участвовал в введении Судебной реформы в Казанском округе в качестве прокурора Казанского окружного суда. В 1871 г. переведен на ту же должность в Санкт-Петербургский окружной суд, через четыре года назначен вице-директором департамента Министерства юстиции, в 1877 г.- председателем С.-Петербургского окружного суда, в 1881 г.- председателем гражданского департамента Судебной палаты, в 1885 г.- обер-прокурором кассационного департамента Сената, а в октябре следующего года на него вновь возложены обязанности обер-прокурора того же департамента Сената с оставлением в звании сенатора.

Таким образом, Кони провел на важных судебных постах первое тридцатилетие судебных преобразований и был свидетелем тех изменений, которые выпали за это время на долю судебного дела, в отношениях к нему как правительственной власти, так и общественной. Будущий историк внутренней жизни России за указанный период времени найдет в судебной и общественной деятельности Кони ценные указания для определения характера и свойств тех приливов и отливов, которые испытала Россия начиная с середины 60-х годов. В 1875 году Кони был назначен членом Совета управления учреждений Великой княгини Елены Павловны; в 1876 году он был одним из учредителей Санкт-Петербургского общества при университете, с 1876 по 1883 гг. состоял членом Высочайше учрежденной комиссии под председательством графа Баранова для исследования железнодорожного дела в России, причем участвовал в составлении общего устава Российских железных дорог, с того же 1876 по 1883 гг. состоял преподавателем теории и практики уголовного судопроизводства в Императорском училище правоведения, в 1877 году был избран в столичные почетные мировые судьи, а в 1878 году в почетные судьи Санкт-Петербургского и Петергофского уездов; в 1883 году в члены общества психиатров при военно-медицинской академии; в 1888 году командирован в Харьков для исследования причин крушения императорского поезда 17 октября того же года и для руководства следствием по этому делу, а в 1894 году в Одессу для направления дела о гибели парохода «Владимир»; в 1890 году Харьковским университетом возведен в звание доктора уголовного права; в 1892 году избран Московским университетом в почетные его члены; в 1894 году назначен членом комиссии для пересмотра законоположений по судебной части.

Таковы главные фазы, через которые проходила деятельность Кони, обогащая его теми разнообразными сведениями и богатым опытом, которые при широком научном и литературном его образовании и выдающихся способностях дали ему особое в судебном ведомстве положение, вооружив могущественными средствами действия в качестве прокурора и судьи. Судебной реформе Кони отдал все свои силы и с неизменной привязанностью служил Судебным уставам, как в период романтического увлечения ими, так и в период следовавшего за тем скептического к ним отношения. Такое неустанное служение делу правосудия представлялось нелегким. Проникнувшись духом Судебных уставов, он создал в лице своем живой тип судьи и прокурора, доказав своим примером, что можно служить государственной охране правовых интересов, не забывая личности подсудимого и не превращая его в простой объект исследования. В качестве судьи он сводил - выражаясь его словами - «доступное человеку в условиях места и времени великое начало справедливости в земные, людские отношения», а в качестве прокурора «был обвиняющим судьею, умевшим отличать преступление от несчастья, навет от правдивого свидетельского показания».

Русскому обществу Кони известен в особенности как судебный оратор. Переполненные залы судебных заседаний по делам, рассматривавшимся с его участием, стечение многочисленной публики, привлекавшейся его литературными и научными речами, служат тому подтверждением. Причина этого успеха Кони кроется в его личных свойствах. Еще в отдаленной древности выяснена зависимость успеха оратора от его личных качеств: Платон находил, что только истинный философ может быть оратором; Цицерон держался того же взгляда и указывал притом на необходимость изучения ораторами поэтов; Квинтилиан высказывал мнение, что оратор должен быть хорошим человеком. Кони соответствовал этим воззрениям. Он воспитывался под влиянием литературной и артистической среды, к которой принадлежали его родители. В Московском университете он слушал лекции Крылова, Чичерина, Бабста, Дмитриева, Беляева, Соловьева. Слушание этих лекций заложило в него прочные основы философского и юридического образования, а личные отношения со многими представителями науки, изящной литературы и практической деятельности поддерживали в нем интерес к разнообразным явлениям умственной, общественной и государственной жизни. Обширные, не ограничивающиеся специальной областью знания, эрудиция при счастливой памяти давали ему, как об этом свидетельствуют его речи, обильный материал, которым он умел всегда пользоваться как художник слова.

По содержанию своему судебные речи Кони отличались всегда высоким психологическим интересом, развивавшимся на почве всестороннего изучения индивидуальных обстоятельств каждого данного случая. Характер человека служил для него предметом наблюдений не со стороны внешних, только образовавшихся в нем наслоений, но также со стороны тех особых психологических элементов, из которых слагается «Я» человека. Установив последние, он выяснял затем, какое влияние могли оказать они на зарождение осуществившейся в преступлении воли, причем тщательно отмечал меру участия благоприятных или неблагоприятных условий жизни данного лица. В житейской обстановке деятеля находил он «лучший материал для верного суждения о деле», т. к. «краски, которые накладывает сама жизнь, всегда верны и не стираются никогда».

Под аналитическим ножом Кони раскрывали тайну своей организации самые разнообразные типы людей, а также разновидности одного и того же типа. Таковы, например, типы Солодовникова, Седкова, княгини Щербатовой, а также люди с дефектами воли, как Чихачев, умевший «всего желать» и ничего не умевший «хотеть», или Никитин, «который все оценивает умом, а сердце и совесть стоят позади в большом отдалении».

Соответственно содержанию, и форма речей Кони отмечена чертами, свидетельствующими о выдающемся его ораторском таланте: его речи всегда просты и чужды риторических украшений. Его слово оправдывает верность изречения Паскаля, что истинное красноречие смеется над красноречием как искусством, развивающимся по правилам риторики. В его речах нет фраз, которым Гораций дал характерное название «губных фраз». Он не следовал приемам древних ораторов, стремившихся влиять на судью посредством лести, запугивания и вообще возбуждения страстей, и тем не менее он в редкой степени обладал способностью, отличавшей лучших представителей античного красноречия: он умел в своем слове увеличивать объем вещей, не извращая отношения, в котором они находились в действительности. Отношение его к подсудимым и вообще к участвовавшим в процессе лицам было истинно гуманное. Злоба и ожесточение, легко овладевающие сердцем человека, долго оперирующего патологические явления душевной жизни, ему чужды. Умеренность его была, однако, далека от слабости и не исключала применение едкой иронии и суровой оценки, которые едва ли в состоянии бывали забыть лица, их вызвавшие. Выражавшееся в его словах и приемах чувство меры находит свое объяснение в том, что в нем, по справедливому замечанию К. К. Арсеньева, дар психологического анализа соединен с темпераментом художника. В общем, можно сказать, что Кони не столько увлекал, сколько овладевал теми лицами, к которым обращалась его речь, изобиловавшая образами, сравнениями, обобщениями и меткими замечаниями, придававшими ей жизнь и красоту.

МУРАВЬЕВ НИКОЛАЙ ВАЛЕРЬЯНОВИЧ 1850-1908

Государственный деятель, талантливый обвинитель. Выдержав экзамен на кандидата прав, поступил на службу в судебное ведомство. Занимая должность товарища прокурора в Москве, выдержал магистерский экзамен по уголовному праву и читал в университете лекции по уголовному процессу. В 1881 г. назначен прокурором Петербургской судебной палаты, в 1884 г. переведен на ту же должность в Москву, в 1891 г. назначен обер-прокурором уголовного кассационного департамента, в 1892 г.- государственным секретарем. С 1 января 1894 г. по 14 января 1905 г. был министром юстиции, затем послом в Риме. Его обвинительные речи обратили на себя всеобщее внимание, равно как некоторые обер-прокурорские заключения. Университетские лекции его пользовались большим успехом. Книги о прокурорском надзоре и о кандидатах на судебные должности и статьи, изданные в сборнике «Из прошлой деятельности», читались с неизменным интересом.

В бытность его министром юстиции было осуществлено учреждение трех судебных палат (Иркутской, Омской и Ташкентской) и 23 окружных судов, 22 марта 1903 года издано Уголовное уложение, значительно продвинуты работы по составлению Гражданского уложения, раздел которого о внебрачных детях был издан в виде закона 3 июня 1902 г., проведены законы об упорядочении вызова свидетелей по уголовным делам (1896 г.), о наказуемости и порядке преследования несовершеннолетних и малолетних преступников (1897 г.), об отмене ссылки (1900 г.), новый вексельный устав (1902 г.), закон об отмене жестоких телесных наказаний для каторжных и ссыльных (1903 г.) и др. К министерству юстиции присоединено Главное тюремное управление (1895 г.), преобразованы старые департаменты Сената (1898 г.), увеличено содержание членов окружных судов (1896, 1899 гг.), образовано благотворительное общество судебного ведомства (1895 г.), возобновлено издание «Журнала Министерства юстиции» (1894 г.). Учрежденная в 1894 г. особая комиссия по пересмотру законоположений о судебной части под председательством Муравьева наметила целый ряд значительных изменений в Судебных уставах. Резко расходясь по многим пунктам с основными началами Реформы 1864 г., Муравьев находил, что «суд должен быть прежде всего верным и верноподданным проводником и исполнителем самодержавной воли монарха» и «как один из органов правительства, должен быть солидарен с другими его органами во всех их законных действиях и начинаниях». На первое место Муравьев ставил «изменение действующих правил о судейской несменяемости, которые в нынешней своей постановке не отвечают условиям нашего государственного устройства и не дают высшей судебной администрации достаточных средств к устранению из судейской среды недостойных деятелей». Николай Валерьянович Муравьев являл собой в прокуратуре то же самое, что в адвокатуре представлял собой Плевако. Его речи, полные самого глубокого содержания, до такой степени были красочны, что, когда он рисовал какую-нибудь картину, слушателю казалось, что он реальнейшим образом эту картину видит собственными глазами. Несомненно, что ни ранее, ни потом публике не удавалось слышать ничего подобного.

ОБНИНСКИЙ ПЕТР НАРКИЗОВИЧ 1837-1904

Известный судебный деятель и публицист. В 1859 г. окончил Московский университет. Он имел радость слушать Грановского, имел счастье служить с Виктором Антоновичем Арцимовичем. Образы того и другого светили ему и грели его и в годы жадной до деятельности молодости, и в годы страдальческой старости. Он сам соединял их в одно благородное воспоминание, говоря, что Арцимович делал то, чему учил Грановский. В университете ему пришлось пережить тот перелом взглядов и веяний, который произошел во всем русском обществе со вступлением на престол Александра II. Он окончил курс в то время, когда, по его выражению, нужно было отдать свои силы на воплощение в жизнь идей права и свободы. Судьба уберегла его от бесплодности единичных усилий, от кипения «в действии пустом» и от тех разочарований на первых же шагах, которые часто кладут печать безволия на всю дальнейшую жизнь. Он получил возможность сказать про себя: «Блажен, кто свой челнок привяжет к корме большого корабля». Этим кораблем была Крестьянская реформа, а кормчим в Калужской губернии был Арцимович, к деятельности и памяти которого Обнинский не раз возвращался с умилением и благодарностью, ставя его привлекательную и величавую личность в непосредственную духовную близость с дорогими и любимыми московскими профессорами Грановским, Кудрявцевым и Никитой Крыловым.

Назначенный мировым посредником «первого призыва», Обнинский сразу попал в область кипучей работы, где приходилось не только применять Положение 19 февраля, еще девственно чистое и не обросшее циркулярами и всевозможными разъяснениями, но и творить многое, в нем лишь намеченное, но требуемое жизнью, творить, конечно, в духе Положения, понимаемого широко и применяемого беспристрастно.

С уходом Арцимовича, назначенного в московские департаменты Сената, настали другие времена и другое отношение к мировым посредникам, но главное дело - введение Положения 19 февраля и составление Уставных грамот - было сделано, а между тем начала осуществляться другая великая реформа - Судебная. К ней приобщился в качестве участкового мирового судьи Обнинский и слился с нею и с ее основоположением - Судебными уставами - всею душою, служа словом и пером выяснению необходимых условий успеха первой и защищая вторые от переделок, искажений и прикосновений нечистых рук, движимых личным честолюбием или трусливой угодливостью.

Его служба Судебным уставам никогда не ограничивалась только их защитой и критикой работы их исказителей. Он принял живое участие в разработке тех вопросов техники и судебной этики, которых по существу своему не мог коснуться положительный закон; он проводил в своей прокурорской деятельности те начала и приемы, в которых должен был проявиться тип обвинителя, соответствующий намерению и ожиданию творцов Судебной реформы. Вопрос о том, чем будет на практике русский публичный обвинитель, представлял особую важность. Поэтому нужно было пойти своей дорогой и самостоятельно выработать тип обвинителя.